Писарев

Так началось новое знакомство. Оно не выросло в настоящую дружбу, но почти два года Хрущов был рядом с Писаревым и сыграл свою роль в его жизни. Он кое-что видел, кое-что слышал, записывал это в дневнике, который сохранился до нашего времени. Пусть записи крайне кратки, сведения скудны, оценки порой субъективны и ошибочны — свидетельства Хрущова все же добавляют существенные черточки к биографии Писарева.

Писарев чувствовал себя неуверенно, нервничал, опасаясь рецидива болезни. Чтение успокаивало только на время, писание утомляло. «Когда я вышел из больницы, — рассказывал он Н. Н. Фирсову осенью 1860 года, — и когда меня перевезли в имение отца, где жила вся наша семья, я весьма отчетливо помнил все, что со мной происходило в лечебнице. А кроме того сознавал, что, хотя, покинув ее, я уже был в «здравом уме и твердой памяти», но что эта здравость и твердость как-то за мной не Обеспечены. Я жил в постоянном опасении, что снова сорвусь. И мне стоило больших психических усилий, чтобы не сорваться. Я мог сдерживать себя, однако (хоть и не всегда), перед окружающими. Зато наедине с самим собою мне часто становилось очень жутко…»

Опасаясь за неокрепшее здоровье сына, мать уступила его настояниям и согласилась пригласить в Грунец Раису. Только Андрея Дмитриевича, раскрывшего Мите семейные тайны, она не хотела видеть — считала его виновником болезни сына.

Коренева — Писареву, 29 мая 1860 года, из Москвы в Грунец:

«Митя, милый Митя, я так счастлива за тебя, что и высказать не могу. Мы получили твое письмо здесь в Москве; я тут же и осталась и дня через три выезжаю в мальпосте до Тулы, а там Афанасий Денисович Дьяченко позаботится о том, чтобы мне хорошенько и скорее доехать до вас. Все это будет очень хорошо. С получения письма от тебя и от maman я не в силах ничего ни делать, ни думать и нахожусь в каком-то раздраженном состоянии. Итак, жди меня через несколько дней…»

Встречи с новым товарищем были часты. То Писарев отправлялся в Корсакове, то Хрущов приезжал в Грунец — десять верст не расстояние. Каждый рассказывал о себе. Кое-что в их судьбе было схожим. После «Леонтьевской истории» Хрущов пережил душевное потрясение, четыре месяца провел в больнице. Он внимательно слушал рассказы Писарева о докторе Штейне. Вместе читали «Горькую судьбину» Писемского. Спорили о поэзии.

Писарев хвалил Аполлона Майкова, который, по его мнению, соединял в своей личности «творчество художника, создающего образы, и деятельность мыслителя, критически вырабатывающего свои убеждения». Митя с восхищением читал коротенькое стихотворение, вполне созвучное его собственному настроению:

Жизнь еще передо мною
Вся в видениях и звуках,
Точно город дальним утром,
Полный блеска, полный звона.

Все минувшие страданья

Вспоминаю я с восторгом,
Как ступени, по которым
Восходил я к светлой цели.

Отсутствие внешнего блеска, эффектного размера и звучных рифм, олимпийски бесстрастное и в то же время любовное созерцание жизни вместо поэтического восторга. Изящная и здоровая мужественность, житейская мудрость и высокая человечность… Эти и многие другие достоинства находил Писарев в цитируемом восьмистрочии.

Майкова Писарев ставил выше всех современных поэтов и считал, что полное собрание его сочинений должно быть настольной книгой всякого образованного русского. Хрущов с этим не соглашался. Он говорил, что Майков далек от жизни народа, что он поэт чистого искусства. А вот Некрасов… Иван Петрович с чувством декламировал «Парадный подъезд», еще не напечатанный в России. Писарев внимательно слушал, одобрял, но оставался при своем мнении. Тогда Хрущов стал читать ему Гейне — Писарев был в восторге, но… споры о Майкове продолжались, и в конце концов Хрущов признал правоту товарища.

Спорили молодые люди и на другие темы. «Третьего дня у нас было почти пятичасовое прение о любви и женщинах, — писал Хрущов Самарину 10 июня, — и я страшно утомился. Представь себе выражение вроде — «жизнь для меня лимон, из которого я выжимаю сок; мое назначение насладиться всевозможными выгодами, удобствами» и проч. Я только жалел, что тебя тут не было, чтобы окончательно отразить этого доктринера, порицающего Елену Тургенева за то, что она сократилась без остатка со смертью Инсарова».

Библиографические статьи Писарева из «Рассвета» Иван Петрович не одобрял: «смысл везде здравый, но иногда теории отвратительны». Писарев был великодушнее. Несколько глав «Хроники» семейства Хрущевых он посоветовал предложить в «Рассвет».