Писатель на дорогах Исхода. Откуда и куда? Беседы в пути

Помню, впервые меня привлек красивый, пожалуй, даже завораживающий голос ведущего. Его богатая, щедрая на нюансы и отттенки русская речь резко выделялась на фоне обычного радийного мусора. Я удивился. И не перестаю удивляться до сих пор, стараясь понять уже другое: в чем своеобразное обаяние, неумолимое притяжение радио-эссе Ланверга? Вот неторопливо идем мы с ним по театральной Москве или театральному Киеву (цикл из доброго десятка передач!). Вот заглядываем на репетиции Соломона Михоэлса, Юрия Любимова, Анатолия Эфроса. Вот приходим на спектакли Владимира Высоцкого или Олега Даля. Разные эпохи, разные индивидуальности – неизменно одно: у слушателя возникает сразу не объяснимый «эффект присутствия»…

Конечно, это одна из безошибочных, вечных примет театра. Не зря свои программы Ланверг называет (конечно, для себя, мысленно) спектаклями. Так для него привычнее. Но в этом есть и иной, глубинный, смысл. Спектакль? Хотя, вроде бы, многие его программы по форме представляют собой интервью, которые я слушаю, боясь оторваться. Нет, меня не гипнотизируют имена: Олег Табаков, Армен Джигарханян, Михаил Козаков, Валентин Гафт, Елена Образцова… Нет, ведущий не задает вопросы, от которых интервьюируемым хочется спрятаться. Просто вместе с собеседниками (со многими он общается уже десятилетия!) Ланверг опять совершает маленькое чудо: реконструирует спектакли, фильмы, театральный процесс, да что там – ушедшие годы. То же и с собеседниками помладше – Сергеем Маковецким, Олегом Меньшиковым, Сергеем Безруковым, Юлией Рутберг, Максимом Авериным, когда Ланверг размышляет о «новом театре» или задается старым вопросом: «Смотрите, кто пришел!»

Однажды Эльдар Рязанов сказал ему после передачи: «Семен, вы знаете обо мне больше, чем я сам. Я-то уже стал забывать».

Не раз с удивлением замечал, как у гостей Ланверга (если они раньше не были знакомы с Семеном) неожиданно меняется настроение, в частности, исчезает плохо скрываемое пренебрежение к «заморскому» радиоведущему – появляется уважение к его несомненному профессионализму. Так было, помню, с Константином Райкиным – до тех пор, пока Ланверг не начал блистательно анализировать первые спектакли театра «Сатирикон». Так было с Михаилом Ефремовым – пока Семен точными штрихами не нарисовал устный портрет Олега Ефремова: портрет светлый и трагический, одновременно.

Творчество неповторимо озаряет нашу жизнь и придает ей единственный, сокровенный смысл. Так я бы передал лейтмотив программ Семена Ланверга. Вот почему он представляет слушателям не только шедевры театра, но говорит о знаменитых «Русских сезонах» Дягилева, окрашенных тайной картинах Бенуа, Бакста, Врубеля, музыкальных экспериментах Стравинского, неумирающих танцах Анны Павловой и Вацлава Нижинского, поэзии Бродского.

У каждого из нас был свой путь в эмиграцию. А до того – часто загадочный, не понятный со стороны поиск призвания. Однако его жизнь сразу и безоговорочно определила любовь к театру. Он ведь и вырос среди кулис: отец Семена был театральным администратором. А окончив театроведческий факультет Киевского театрального института, Семен полтора десятилетия заведовал литературной частью Национального академического театра русской драмы имени Леси Украинки. Одновременно восемнадцать лет преподавал в родном вузе курс истории театра и театральную критику. Не сомневаюсь, он мог бы написать (а, может, и хотел?) пьесу под названием «Зав-лит». Легко угадать подоплеку сюжета: борьба с инстанциями, не пропускавшими талантливое и смелое на сцену; будни театра с его поэзией и интригами; дружба героя с актерами и режиссерами, многих из которых потом назовут великими (Адой Роговцевой, Богданом Ступкой, Романом Виктюком). И, наконец, обычное, как у всех, прозрение спустя десятилетия: та суматошная жизнь и была его счастьем.

Когда-то он обильно публиковал в газетах и журналах свои статьи и рецензии. Но это когда-то – не теперь. Мне не надо спрашивать его о причине. Знаю, что Ланверга многое тяготит в эмиграции: дилетантизм, постепенно ставший нормой; воинствующее хамство, давно отстоявшее здесь свои права. Спросил однажды Семена: не жалеет ли он об отъезде из Киева; не хочет ли – хотя бы мысленно – вернуться назад. Он посмотрел на меня с удивлением: «Знаете, свобода – не пустой звук, ради нее люди жертвуют многим. Так неужели не способен на это я? К тому же там сейчас совсем плохо дышится. Мне не нужны свидетельства политиков – достаточно одного наблюдения Михаила Жванецкого, который обмолвился во время недавней нашей беседы: из Одессы ушел юмор».