Писатель на дорогах Исхода. Откуда и куда? Беседы в пути

ЕЦ Вы шли в литературу, старательно обходя проторенные пути. Кажется, вы отыскивали тропы, уничтоженные когда-то ревнителями соцреализма, вульгарными социологами, литкритиками из НКВД. Читая ваши давние публикации в неофициальных «Митином журнале» и «Эпсилон-салоне», в «Антологии странного рассказа», в прибалтийском журнале «Третья модернизация», я вспоминал литературный авангард 1920-х, обэриутов… Книга «Притяжение Дзэн» (1999) отразила эти ваши ранние (с конца 70-х), часто дерзкие опыты в прозе, поэзии, эссеистике. Возникал естественный вопрос: что дальше? Но «дальше – тишина» (воспользуюсь названием когда-то знаменитого московского спектакля). В 1989-м вы переехали в США. И, как многие писатели, попав в зарубежье, замолчали. Вы напряженно работали в журналистике. А немота поэта и прозаика Геннадия Кацова длилась почти двадцать лет. Что было тому причиной? Может быть, вас оглушили первые эмигрантские впечатления?

ГК Все так, но… не совсем. Первые четыре года эмиграции не были поэтическим безмолвием. Доказательство – сборник «Игры мимики и жестов». В него вошли стихотворения, написанные от общей растерянности, непонимания туземных традиций и английского языка, неведения по поводу настоящего и ближайших перспектив, бессмысленности, в немалой степени бесполезности собственного прошлого опыта. На удивление, тексты в сборнике получились смешными, игровыми, с главным героем-трикстером, который смотрит на окружающие США так, будто спит и видит увлекательный сон о карнавале, не понимая его сюжета и не в состоянии в него вникнуть.

К примеру, стихотворение под названием «Ни в коем случае не о Нью-Йорке»:

Вот подходит человек
Маленького роста
И хватает кошелек
Очень даже просто.

Обнимает, словно мать

Блудного дитятю —
И давай бегом бежать
К черным своим братьям.

Вдоль по улице за ним,

Грозный в самом деле,
Пробегает гражданин,
Кошелька владелец.

Вслед за ним наперерез

Полицейский мчится!..
Вот такой приснился мне
Сон про заграницу.

В одном из бейтов (двустишие у мусульманских мистиков-суфиев, которое представляет собой законченную мысль) речь идет о зрителе, принявшем «единственную нить за целый ковер». Здесь – об опасности иллюзорного взгляда на мир, когда целое видится там, где его нет. И, в свою очередь, о стремлении постичь полноту мира, не вникая в его детали. В случае начинающего эмигранта-зрителя – ситуация более парадоксальна: ни полной картины, ни ее значимых фрагментов ты не в состоянии рассмотреть, оценить, прочувствовать. С одной стороны, по Стингу, I am alien in New York, а с другой, и в этом запутанность начальных глав автобиографического траве-лога, Нью-Йорк для тебя – некая «элиенистическая» (от alien) заповедная зона. «Необитаемый остров по имени Эмиграция», – как не без сарказма определил нью-йоркский писатель Владимир Соловьев. Ты бродишь по нему (об этом упомянутое вами стихотворение «К 25-летию»), имея несколько ориентиров, но охватить масштаб, обнаружить в городском ландшафте знакомые запахи, звуки, цвета, узнать по типажу торопящегося прохожего – не удается.

Ориентирами, в моем случае, были, навскидку, Метрополитан-музей и МоМА, клуб авангардной музыки The Knitting Factory, в те годы существовавший, и тусовочный Гринвич Виллидж (the Villagе, как этот район называют манхэттенцы), Централ-парк с «Земляничной поляной», театр Элизабет Стюарт La Mama и, о чем предупреждали, слегка анекдотичный Брайтон-Бич (первые четыре года я прожил в Бруклине, после чего на 15 лет переехал в манхэттенский Мидтаун). Однако между знакомыми, знаковыми местами располагалась чужая территория в виде сплошь невнятной декорации, барханы-небоскребы которой еще предстояло годами осваивать.