Писатель на дорогах Исхода. Откуда и куда? Беседы в пути

Поднимутся древние храмы.
И добрыми станут сердца.
И те, кто убил меня, сами
Допишут стихи до конца.

Еврейские погромы в 90-м Россию, по счастью, миновали.

…Когда империя, наконец, рухнула, героиня Ракитской не поверила своим глазам: так удивляешься сбывшейся, несмотря ни на что, мечте. Гамма чувств по этому поводу была, впрочем, многообразной. В стихотворении «Дикие лебеди» (1992) меня поразил один образ: «страна, словно крылья, сложила границы». Мне показалось даже: здесь различима затаенная нежность. Ну, конечно же, она не только ненавидела империю…

При этом Ракитская не отводила взгляда – безжалостно фиксировала последнее:

Над Красною площадью таяли лица
безумных… В костре остывала зола…

Закономерным и существенным был ее вопрос самой себе:

…А мне-то что делать?
Сгореть от позора
в стране, моим гневом спаленной дотла?

Жизнь, как известно, умнее нас. Надо только поддаться ее течению. К этой мысли, подобно толстовским героям, рано или поздно приходит большинство людей. В начале 90-х Ракитская занималась вполне обыденным делом. Вместе с мужем, поэтом Анатолием Богатых, она торговала в метро книгами, в буквальном смысле спасая свою семью от голода. Между прочим, так выживали в ту пору десятки молодых московских писателей. Наверное, тогда и родился «Черно-белый романс»:

…В стране волоокой,
где крыша течет,
но время повернуто вспять,
где каждая сука открыла свой счет
и даже имеет печать,

где нынче у вас миллион на счету,

(а значит – не мне вас судить),
я вам предъявляю свою нищету —
извольте мне все оплатить…

«Счет», предъявляемый Ракитской, был обширен. И, конечно, он не сводился к материальному. И, конечно, он рос…

Ах, если бы дело было только в антисемитизме – государственном ли, бытовом ли, интеллектуальном! В «Еврейской мелодии» (1995) Ракитская язвительно реконструирует мышление антисемита:

Не женитесь на русских еврейках, —
говорит господин Баркашов.
Они ходят порой в телогрейках,
притворяются русской душой…

Можно спокойно оборвать цитату. Здесь все понятно. Но вот семь лет спустя Ракитская напишет стихотворение, которое, на первый взгляд, звучит кощунственно в устах человека, воспитанного на русской культуре:

Вся русская поэзия, ты – бред.
В тебе ни смысла, ни дороги нет.
Ты – как рубцовский пьяный пароход,
Что в никуда по Вологде плывет…

Меня эти строчки сначала покоробили, хотя они были так очевидно эпатажны, очевидно нарочиты. Они были рассчитаны на то, чтобы привлечь внимание читателя. Вчитавшись, однако, догадываешься: «священные коровы» нашей интеллигенции целы – не обо всей русской поэзии идет здесь речь. И даже, скорее, речь вообще не о стихах – о стихии. О стихии, которая, прячась в различные концепции русской самобытности, вновь и вновь ломает судьбы творцов. Уносит Россию в бездну. Вот с этим-то и спорит Ракитская:

… Пока они поют про ямщика,
Мне душу рвет вселенская тоска,
Сжимает сердце в каменный комок, —
Чтобы тоски никто узнать не мог…

…

…Я жить хочу. Оставь меня, страна.
Нерусские у внуков имена.
Им будет жить светло и налегке.
Им не писать на русском языке.

Думаю, косноязычие поэта тоже намеренно: «Им будет жить светло и налегке»… У внуков и впрямь – другая судьба, другой язык, похожий на тот, которым говорят наши дети и внуки в Америке. Но вот отпустит ли героиню Ракитской Россия (я не о местожительстве – о душе), не знаю. Ведь их притяжение взаимно.

А тема гибели империи нашла свое завершение в одном из стихотворений Ракитской, написанном в самом конце тысячелетия:

Нас победили в холодной войне
Те, кто живут на другой стороне.
Больше они не боятся войны —
Нам улыбаются с той стороны.

Больше они не боятся ракет —

Нас победили.
Нас более – нет.

Во поле чистом оставленный дом.

Вольная воля гуляет с ножом.
Дверь нараспашку – входи и бери.
Стыдно снаружи и тошно – внутри.