Писатель на дорогах Исхода. Откуда и куда? Беседы в пути

Неужели это все-таки итог? – спрашивал я себя. Читая эти строки, которые как бы пунктиром очерчивают бурлящие эмоции миллионов людей, мне также очень хотелось понять – от чьего имени говорит теперь, спустя годы, автор? кому принадлежит это «мы»?

Вроде бы, еврею нечего вздыхать о гибели империи, где он из создателя давно превратился – в результате государственного антисемитизма – в заложника. Вроде бы, сама Эвелина Ракитская четко сформулировала когда-то: «Я еврейка – мне брать не велели чужого: ни чужого куска, ни чужую беду…»

Тем не менее «мы» звучит здесь очень лично, исповедально. И дело не только в известном парадоксе психики еврея: он всегда без спроса «берет» любую «чужую беду», сплавляет ее со своей, вечной. И выдыхает: «…Нас более нет».

Все сложнее. Перед нами еще один горький парадокс: именно на обломках империи героиня Ракитской вдруг обрела то, к чему так безуспешно стремилась. Обрела странное братство, к которому не могла пробиться долгие годы. Еще в 1984-м, в стихотворении «Памяти Высоцкого», она мечтала:

Я хочу быть такой,
чтобы каждый на мелкие части
мог меня разбивать,
как в лесу разбивается крик,
чтоб над каждой строкой
мог любой, леденея от счастья,
морщить лоб и вздыхать:
до чего ж примитивный язык…

Наконец, и эта мечта сбылась. Чтобы убедиться, отправимся напоследок вместе с поэтом по ночной Москве. Предупрежу только: сюжет маленькой поэмы Ракитской «Аленький цветочек» (1999) связан с попыткой лирической героини спасти своего возлюбленного.

…Вот я выхожу к магазину,
к ночному, в четвертом часу.
Хозяину лавки, грузину,
я прибыль в кармане несу.
Меня он улыбкой встречает —
наверно, уже узнает.
Но лишь головою качает
и молча бутылку дает.

А рядом – опухшие рожи,

я мимо скорее пройду,
как будто боюсь стать похожей
и к ним перейти, за черту,
как будто боюсь я подслушать,
как что-то звенит и поёт,
когда их забытые души
уходят в бесцельный полёт.

Уходят, от боли синея,

добру неподвластны и злу…

Но кажется, нет мне роднее

любого бомжа на углу,
и этой замызганной тетки,
заклеившей пластырем бровь…
У всех у нас общая водка —
а стало быть – общая кровь.

Так долго ли, коротко ль время,

но всё непрогляднее дни.
Едины горят перед всеми
киосков ночные огни.
Я больше тебя не ругаю,
напрасные слезы не лью.
Я водки себе наливаю
и, морщась, глоточками пью…

И словно вся жизнь на ладони,

взрываясь, сгорает дотла.
Несутся крылатые кони,
горят в небесах купола…
И кажется, я улетаю
туда, где другие пути.
Я знаю, я знаю, я знаю —
теперь уже всё позади.
И птица небесная плачет,
и льется златое вино.
И мы одинаковы, значит
какие —
не всё ли равно…

Чувства, которые переживает героиня Ракитской, в комментариях, пожалуй, не нуждаются.

Не нужны и размышления о том, точна ли картина гибели империи в стихах Эвелины Ракитской. Что с того, что кто-то видит недавнюю историю России, а тем более ее сегодняшний день по-другому. Поэт (в отличие от ученого) пишет совсем иную историю. И, в отличие от ученого, он всегда прав. Он всегда – единственный и бесспорный свидетель.

* * *

Извечный вопрос: откуда и куда идем?