Писатель на дорогах Исхода. Откуда и куда? Беседы в пути

Перебираю в уме: Ракитская родилась в 1960-м; печаталась в журналах, альманахах, газетах – многие из них умерли в послеперестроечные времена; выпустила три книги стихов: «Дожить до тридцати» (1991), «Без гнева и печали» (1998), «Черно-белый романс» (2006). В одном из сборников я увидел ее – уже давнюю – фотографию с тремя маленькими детьми. А в «справке об авторе» прочитал: окончила Литературный институт (занималась в семинаре Евгения Винокурова). На ту же тему – в нью-йоркском журнале «Слово-Word» (редакция представляла читателям стихи Ракитской): «В Литературном институте конца 80-х, который иной раз без насмешки называли «лицеем», Эвелина Ракитская была «за Пушкина». Ее богатая, брызжущая остроумием и энергией одаренность сразу бросалась в глаза». Из заметки в Интернете: «…Эвелине совершенно недосуг заниматься своей литературной карьерой, поэтому она довольно редко выступает и появляется на “тусовках”, но много времени уделяет работе с молодыми и неизвестными авторами, изданию их книг. Постепенно о ее собственном творчестве начинают забывать…»

Оборву цитаты и ссылки. Так ли они важны? Добавлю только: Ракитская все-таки покинула Россию. Уже давно живет в Израиле. Ее некоммерческое издательство Э.РА выпустило сотни книг поэзии и прозы. А редкие теперь стихи самой Эвелины Ракитской – это по-прежнему голос путника, который все еще идет по пустыне.

2002–2003, 2018

Можно ли расчистить песок забвенья? (Эрнст Зальцберг)

Когда заходит речь о Торонто, я всегда вспоминаю Эрнста Зальцберга – геолога, музыканта, романтика, который многие годы своей жизни безоговорочно посвятил одной цели. Что делает Зальцберг? Он инициирует исследования по истории российских евреев в Америке, а потом издает их на собственные деньги. Помню, однажды мы говорили с Эрнстом Абрамовичем об энтропии – мрачной силе, которая уничтожает труды человека. Особенно разрушительна энтропия в эмиграции, где отсутствуют многие культурные институты, призванные систематизировать и сохранить созданное людьми. «Конечно, нам никогда не справиться с песком забвенья, – сказал я. – Но мы, сообразно правилу, которое так любил Толстой, должны делать то, что должно, и пусть будет то, что будет». Зальцберг помолчал, а потом воскликнул, как-то особенно аккуратно подбирая слова: «Знаете, а я всегда думал, что песок забвенья можно расчистить. Разве стал бы иначе выпускать РЕВА?»