Читаем Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты полностью

Мы сильно исказили бы тем не менее мифологическую компоненту сталинских писаний, если бы свели ее лишь к аграрной или бестиальной органике. В конце концов, для большевизма природа — это то, что нуждается в преодолении или преображении средствами пролетарской индустрии, вобравшей в себя могучий волевой напор. Ощутимо, безусловно, контрастное расхождение между этой пролеткультовско-технократической или раннеавангардистской поэтикой молодого большевизма и его последующей «органической» доминантой — той самой ориентацией на плодоносящую «жизнь», которая, по определению В. Паперного, отличала «Культуру 2». «Одержимость культуры 1 техникой, — пишет он, — можно увидеть даже в сталинском лозунге „Техника решает все“ (4 февраля 1931 г.), но этот лозунг очень быстро сменяется другим: „Кадры решают все“ (4 мая 1935 г.). Кадры — это люди, культура 2 противопоставляет их технике <…> Мерой всех вещей снова становится человек… а главной ценностью становится „живое“»[590]. Убедительность этой антитезы, однако, значительно потускнеет, если вспомнить, что кадры или синонимичные им люди[591] нужны были Сталину, как он не раз говорил, именно для техники — для того, чтобы «оседлать» ее, «овладеть ею». С величайшей готовностью демонстрирует он эту постоянную привязку, взывающую к прямому отождествлению. «Новые люди — новые технические нормы» — озаглавлен один из разделов его речи перед стахановцами. Органическое и механическое легко меняются у него местами, одно переходит в другое. Это ведь о техкадрах надо заботиться как о «плодовых деревьях» — и он повествует о превращении советской индустрии «из тепличного и хилого растения, каким оно было вчера, в крепкую и могучую промышленность». В другой раз Сталин так развертывает перспективы взаимоотношений с капиталистическими странами: «Мы могли бы покупать от них машины для оплодотворения нашей промышленности и сельского хозяйства». С равным успехом «машины» (уже метафорические), подобно людям, могут предаваться погребению: «Новые формы организации пролетариата… способны сыграть роль могильщика буржуазной государственной машины». Паровозы «больны» — настойчиво употребляя этот технический термин, Сталин в период Гражданской войны выстраивает иерархию потерь: «65 вагонов кожи; 150 вагонов продовольствия отдела снабжения армии; 297 паровозов (из них больны 86); более трех тысяч вагонов; около 20 тысяч убитых, взятых в плен и без вести пропавших воинов, 10 вагонов с ранеными воинами; 37 орудий» и т. д. — а соответствующий раздел этого отчета озаглавлен: «Потери материальной части и людей в целом».

В своем организационном отчете XII съезду генсек говорит одновременно «о партии как „организме“ и партии как аппарате» — причем мы не найдем между этими классификациями никакого отчетливого различия. В его, так сказать, образной системе «аппараты» неотличимы от «щупалец», а «соки» и «корни» — от «проводов» и «приводных ремней». Масштабы величия тоже определяются по двуединой шкале, и технические термины удобно использовать, говоря о людях, например о мужиках: «Мы должны оперировать не только миллионами, но и десятками миллионов людей из деревни». Ср. совершенно аналогичную, органико-механическую двупланность в сталинских размышлениях о прилежных служилых массах:

Вокруг наших низовых партийных, советских… и всяких иных организаций копошатся целые муравейники самочинных организаций, комиссий и совещаний, охватывающих миллионные массы беспартийных рабочих и крестьян, создающие в своей повседневной, незаметной, кропотливой, нешумливой работе основу и жизнь Советов, источник силы Советского государства (1925).

Ассирийская метафора взята из мира природы — но государственную «основу» создают и бесчисленные детали казенного «механизма»:

Я подымаю тост за людей простых, обычных, скромных, за «винтики», которые держат в состоянии активности наш великий государственный механизм <…> как основание держит вершину (1945).

Люди могут послужить также цементом для государственного тела: «Эти красные офицеры составляют основной цемент нашей армии, скрепляющий ее в единый государственный организм» («О юге России», 1918).

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги

По страницам «Войны и мира». Заметки о романе Л. Н. Толстого «Война и мир»
По страницам «Войны и мира». Заметки о романе Л. Н. Толстого «Война и мир»

Книга Н. Долининой «По страницам "Войны и мира"» продолжает ряд работ того же автора «Прочитаем "Онегина" вместе», «Печорин и наше время», «Предисловие к Достоевскому», написанных в манере размышления вместе с читателем. Эпопея Толстого и сегодня для нас книга не только об исторических событиях прошлого. Роман великого писателя остро современен, с его страниц встают проблемы мужества, честности, патриотизма, любви, верности – вопросы, которые каждый решает для себя точно так же, как и двести лет назад. Об этих нравственных проблемах, о том, как мы разрешаем их сегодня, идёт речь в книге «По страницам "Войны и мира"».В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Наталья Григорьевна Долинина

Литературоведение / Учебная и научная литература / Образование и наука
Михаил Кузмин
Михаил Кузмин

Михаил Алексеевич Кузмин (1872–1936) — поэт Серебряного века, прозаик, переводчик, композитор. До сих пор о его жизни и творчестве существует множество легенд, и самая главная из них — мнение о нем как приверженце «прекрасной ясности», проповеднике «привольной легкости бездумного житья», авторе фривольных стилизованных стихов и повестей. Но при внимательном прочтении эта легкость оборачивается глубоким трагизмом, мучительные переживания завершаются фарсом, низкий и даже «грязный» быт определяет судьбу — и понять, как это происходит, необыкновенно трудно. Как практически все русские интеллигенты, Кузмин приветствовал революцию, но в дальнейшем нежелание и неумение приспосабливаться привело его почти к полной изоляции в литературной жизни конца двадцатых и всех тридцатых годов XX века, но он не допускал даже мысли об эмиграции. О жизни, творчестве, трагической судьбе поэта рассказывают авторы, с научной скрупулезностью исследуя его творческое наследие, значительность которого бесспорна, и с большим человеческим тактом повествуя о частной жизни сложного, противоречивого человека.знак информационной продукции 16+

Джон Э. Малмстад , Николай Алексеевич Богомолов

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное