Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты

Заманчиво, конечно, проследить тот универсальный и весьма высокий статус, который Сталин придавал языку, прямо к Евангелию от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог», — как уже попытался сделать Юлиан Семенов в перестроечной части своего шпионского опуса (Штирлиц в лапах МГБ)[615]. Но выше мы видели, что логос у марксиста Сталина онтологически все же отнюдь не первичен — ведь в начале вроде бы сложилось именно «общество», а язык «для того и создан, чтобы служить обществу как целому в качестве орудия общения людей». Из сталинской формулы непонятно, правда, откуда взялось самое это «общество», для возникновения которого заведомо необходим был связующий его язык. Неясность же обусловлена постоянным у Сталина раздвоением: «общество» преподносится как некоторая одушевленная субстанция, обособленная от своих «членов» и провиденциально пекущаяся об их потребностях. При желании в дальнейших его раздумьях о целевых функциях языка, служащего обществу для «обмена мыслями», без которого невозможно наладить «общественное производство», легко усмотреть какую-то непредумышленную пародию на «тектологию» Богданова. Но вместе с тем, судя по другим сталинским высказываниям, язык как-то изначально и неразрывно связан, синхронизирован с этим обществом: «Он рождается и развивается с рождением и развитием общества. Он умирает вместе со смертью общества. Вне общества нет языка». Если проигнорировать бренность обоих — пусть долговременных — компонентов этого двуединства, их синхронизация действительно очень напоминает неразрывную взаимосвязь Бога Отца и Его Сына-Логоса.

Согласно Сталину, язык выполняет важнейшую социальную миссию — консолидации, сплачивания общества или народа. Под тем же углом рассматривает он и самое строение языка, замечательно сходное в его подаче с централизованным партийным строительством:

Главное в словарном составе языка — основной словарный фонд, куда входят и все корневые слова как его ядро.

Грамматические «корни», бесспорно, должны были ассоциироваться у него с аграрным прорастанием кадров, собирающихся в командное ядро. Подобно партийному активу, словарный фонд затем расширяет свои кадры — он «дает языку базу для образования новых слов». Но где же в этой картине бакинский «передовой рабочий» — глашатай, вождь и знаменосец самого ядра, который указует ему дорогу вперед и упорядочивает шествие? Или, если воспользоваться другой советской метафорой, где великий зодчий этой социалистической стройки?

Однако словарный состав, взятый сам по себе, — продолжает Сталин, — не составляет еще языка, — он скорее всего является строительным материалом для языка <…> Но словарный состав языка получает величайшее значение, когда он поступает в распоряжение грамматики языка, которая определяет правила изменения слов, правила соединения слов в предложения и, таким образом, придает языку стройный, осмысленный характер.

В общем, директивная роль грамматики изофункциональна «организующей и мобилизующей» работе идей или, точнее, самих вождей-идеологов, претворяющих неоформленные классовые устремления в стройные и ясные концепции. В силу этой аналогии, владеющей сталинской схемой, получается, что словарный состав накапливается, так сказать, сперва сам по себе, в никак не упорядоченном виде, и лишь потом поступает в аппаратное «распоряжение грамматики». Путаница возникает, ко всему прочему, из‐за топорно понятой марксистско-материалистической доминанты: ведь материя, исподволь отождествленная здесь со «словарным составом», онтологически должна предшествовать своему идеальному отображению и осмыслению, которое в данном случае представлено грамматикой. Последняя, поясняет Сталин, «абстрагируясь от частного и конкретного как в словах, так и в предложениях… берет то общее, что лежит в основе изменений слов и сочетаний слов в предложениях, и строит из него грамматические законы. Грамматика есть результат длительной абстрагирующей работы человеческого мышления».

До августейшего лингвиста не доходит разница между грамматикой как внутренней регулятивной моделью самого языка («то общее, что лежит в основе…») — и грамматикой как нормативным описанием этой модели. В сущности, его мысль и здесь пребывает в каком-то плавающем, межеумочном состоянии между «имманентным» и «трансцендентным» модусами объекта.