Писатели и стукачи. История литературных доносов

Признание это немного запоздало. Видимо, к 1989 году Довлатов почувствовал, что наступил творческий тупик – даже то, что написал, ещё бедствуя в Таллине и Ленинграде, всё-всё уже опубликовано. Есть кое-какая популярность, а настоящей славы почему-то нет. Тут самое время покаяться в грехах – авось, Господь наш сжалится и обеспечит требуемую конъюнктуру. Потому и писал Довлатов эти письма старому приятелю.

Иную причину эпистолярных откровений Довлатова сформулировал критик Марк Амусин в 2003 году:

«Довлатов самообнажается, он мазохистски упивается своим позором, непонятно, что ему больше требуется: объясниться и оправдаться, получить прощение и возвращение "человеческих отношений", или еще сильнее расчесать зудящие болячки своей совести, полностью совпасть с литературным амплуа кающегося, сокрушающегося грешника».

Критику виднее – возможно, Довлатов и хотел «совпасть». Хотя, честно говоря, не вижу в этом решающего смысла. Не стал бы объяснять эти покаяния и последствиями жуткого похмелья – к этому времени Довлатов вроде бы уже бросил пагубное увлечение. Но вот что, несомненно, является следствием жуткого подпития, так это фраза, обнаруженная в книге Валерия Попова, приятеля Довлатова по Ленинграду: «Ситуация Довлатова в точности напоминает ситуацию Пушкина в том же Михайловском – долги, конфликт с государством, мечты о побеге». Только, упаси боже, не подумайте, что речь идёт о том времени, когда Довлатов оказался в Штатах. Вовсе нет, просто в 1976 году непризнанный писатель каким-то неведомым мне образом оказался в Пушкинских горах под Псковом. Ещё более непонятно, как в голову мемуаристу пришла абсурдная мысль поставить Довлатова рядом с Пушкиным. Впрочем, такая мизансцена была бы столь же неуместна, будь на месте классика любой другой писатель – в сущности, Сергей Донатович к этому времени был «нулём без палочки», известным разве что немногим ленинградцам.

По поводу неудач Довлатова «сокрушается» и Михаил Веллер, попутно сожалея о собственных невзгодах:

«Он родился на семь лет раньше, мог пройти еще в шестидесятые, было можно и легко – что он делал? Груши и баклуши бил? А мне того просвета не было! Он Довлатов, а я Веллер, он не проходил пятым пунктом как еврей, ему не был уже этим закрыт ход в ленинградские газеты, и никто ему в редакциях не говорил: знаете, в этом номере у нас уже есть Айсберг, Вайсберг и Эйнштейн».

Тут Веллер не совсем прав – по отцу Довлатов был евреем, однако ход ему закрыли по другим причинам. Об этом весьма образно написал Валерий Попов в своей книге о Довлатове: «Если бы жизнь всегда и всюду была такой, как в довлатовских сочинениях, она давно бы захлебнулась алкогольной отрыжкой». О причинах этой своеобразной творческой манеры предельно откровенно сообщил читателям Евгений Рубин, один из сотрудников «Нового американца»:

«Довлатов имел один страшный недостаток, поэтому подозреваю, что он был не жилец. Сережа – запойный. Жуткий алкоголик! Пил не регулярно, но если уж запивал, то исчезал на две недели».

С эти утверждением соглашается и Веллер:

«Он пил как лошадь и нарывался на истории – я тихо сидел дома и занимался своим. Он портил перо херней в газетах, а я писал только своё».

Ну, что касается этого самого «своего», то и оно вполне может оказаться второй, если не третьей свежести, по аналогии с залежалой осетриной. Раскрыл наугад книгу Веллера «Всё о жизни» и вот что обнаружил:

«Что такое смысл жизни? Это вечное несоответствие между тем, что ты есть – и тем, чем ты в идеале хочешь быть».

Логично возникает вопрос: стоит ли вообще жить, если смысл жизни состоит в несоответствии? Ну мог бы Веллер написать хотя бы, что смысл – в преодолении этого несоответствия. Тогда ещё куда ни шло, а так, надо признать, возникает подозрение, что автор был немного не в себе. Возможно, потому, что так и не разобрался в том, как преодолеть несоответствие между желанием журналиста стать писателем и тем, что осуществление такой мечты далеко не всякому писаке окажется по силам.

Этот вывод в какой-то мере применим и к творчеству Довлатова, который в качестве трамплина для осуществления своего желания стать писателем выбрал способ, как правило определяемый словом «диссидентство». Однако не все с этим согласны, о чём и пишет Веллер в книге о Довлатове:

«Сергуня Довлатов, он-то, понимаешь, никаким диссидентом, никаким антисоветчиком не был, – объяснял наш опять же общий приятель Ося Малкиэль, еще не съехавший на социал в Германию, еще макетчик и замответсекра "Молодежки", еще терроризировавший коллег любовной готовностью при малейшем несогласии провести хук правой в печень и прямой левой в челюсть… – И вот теперь он в Штатах, все его книги опубликованы, издает газету "Новый американец", известный американский русский писатель. Но там это… В общем, пишет, никому он там не нужен. Жалко его».