Писатели & любовники

Паника ощущается у меня в голове адово громко, словно я под колонкой на концерте. Включаю свет, пытаюсь читать. Слова остаются словами. Я их не слышу. Не могу потеряться в них. Подруга по колледжу как-то раз сказала, что не понимает, как люди читают для удовольствия. Она за словами ничего не видела и не чувствовала. Слова ничего не преображали ни во что другое, это лишь звук ее внутреннего голоса, зачитывавшего фразы. Она заключила, что у нее нет вообще никакого воображения. Вдруг я тоже теряю воображение? Такой свежий страх холоден как лед. Никогда не смочь больше ни читать, ни писать. Но важно ли это действительно? На этой неделе пришло еще два отказа.

Так провожу ночь, продвигаясь сквозь слои тревоги, унижения и отчаяния. Ближе к рассвету немного теряю сознание. Это не совсем сон, но надо считать это сном, потому что ничего другого не достается.

Когда встает солнце, сдаюсь и выхожу на пробежку. Она должна быть долгой, потому что Оскар и мальчики забирают меня играть в мини-гольф. Джон не забыл мою похвальбу, что я смогу обыграть его отца, и сегодня мне предстоит это доказать.

Холодно – самое холодное утро пока что. На Бикон уже движение, и нужно ждать светофора. Река – плоская сталь, солнце еще недостаточно высоко, на воду не падает. Все еще бегаю в шортах, поскольку я без рейтуз, но через несколько миль ноги немеют. Бегу к мосту Уотертаун и возвращаюсь по кембриджской стороне. Миную высокое серое здание больницы с рядами окон. В нижних этажах кое-где на подоконниках виднеются цветы. Благословенны пусть будут, словно бы говорит мое сердце. Благословенны все. Горло смыкается от мысли о людях, умирающих в тех палатах, об их возлюбленных, что теряют их, и приходится остановиться и втянуть побольше воздуха.

Когда возвращаюсь, в мои окна смотрят незнакомые мужчина и женщина.

– Чем могу помочь?

Разворачиваются. Мужчина подает руку.

– Чэд Белами. Агентство недвижимости “Белами”. Вы, должно быть, писательница.

Писательница. Адам использует меня, чтобы придать своему гаражу лоска.

– Джин Хант. – Она моего возраста, но волосы у нее залиты лаком, на ней серый костюм, чулки и каблуки – и все это воскресным утром.

Расспрашивает о районе. По ее тону и по тому, как она строит вопросы, понимаю, что она считает меня моложе себя. Говорю, что тут более-менее смесь полных семей и семей с опустевшими гнездами.

– И вы платите, чтобы жить здесь? – спрашивает она.

– Это очень завидное место в городе, – говорит Чэд Белами, взглядом призывая меня согласиться с ним.

– Тут не так плохо, как кажется снаружи. Зайдите, если хотите.

Они с Чэдом переглядываются.

– Нет необходимости, – говорит она. – Начну с чистого листа. – Оглядывает двор с другой стороны. – Тут участок меньше, чем я ожидала. Но, вероятно, это все, что я могу себе позволить.

Адам выставил эту собственность за $375 000. А следом ей предстоит построить тут дом. Все, что она может себе позволить.

Она спрашивает, какого рода произведения я пишу, но я отвечаю, что мне надо в душ, пока не явилась моя подруга, и прошу меня извинить.

Этот разговор разъедает защитную оболочку, наращенную пробежкой, и я, садясь к Оскару в машину, чувствую себя занозисто.

Джеспер плачет. Спрашиваю, что случилось, показывает мне руку – крошечную гладкую ручку со свежей кровавой ссадиной.

– О господи. Что стряслось?

Оскар, не прячась, качает ладонью возле руля, пытаясь показать мне, что говорить надо потише.

– Оскар, у него же рана во всю руку.

Ладонь прыгает еще выразительнее.

Джон заходится плачем.

– Что происходит?

– Он меня первый ударил. Он меня ударил в глаз! – вопит Джон.

Лицо у него такое красное, что трудно разобрать, но, кажется, я вижу багровый ушиб сбоку от его левого глаза.

Обращаюсь к Джесперу:

– Ты это сделал?

Сквозь рыдания тот выдает длинную невнятную фразу.

– Кейси, пожалуйста, отвернись, – говорит Оскар. – Ты их подзуживаешь.

– Подзуживаю? Они лупят друг друга там сзади. Прижмись к обочине.

Смеется.

– Если б я прижимался к обочине всякий раз, когда они друг друга бьют, мы бы никогда никуда не доехали.

– Оскар, у него кровь.

– Серьезно, – говорит он резко. – Все будет нормально.

Мне не нравится его тон, но через несколько миль оба перестают плакать. Смеются над собакой в розовом пальто и ботиночках, на которую им указывает Оскар.

Затем до меня доносится отвратительный запах.

– Боже, что это? – Пытаюсь опустить стекло, но включен детский замок.

С заднего сиденья доносится смех. Оскар улыбается в зеркало заднего вида. Разворачиваюсь.

– Это он, – говорит Джон, показывая на брата. – Это он.

Джеспер широко улыбается мне. Затем запах усиливается.

– Какая гадость. Какашки, смешанные с тухлой чайкой.

Все смеются. Я не пытаюсь их веселить.

– Прошу тебя, дай открыть окно. – Очень стараюсь не употреблять при них бранных слов.

– Одна девушка смешливую косточку дома забыла, – говорит Оскар.

– Одна девушка забыла хихи-микстуру принять, – говорит Джон.

Оскар разблокирует мне окно. Опускаю стекло и высовываю голову как можно дальше.