Писатели & любовники

Здание клуба “Царь Тутт” в Согасе – пирамида, а бар с закусками – саркофаг. Я давно решила, что если мы когда-нибудь все же сыграем в мини-гольф, дам Оскару выиграть. Думала, еще чуть-чуть оберегу Джону веру в непобедимость отца. Но, получив в руки клюшку, знаю, что благородным путем не пойду. Я в настроении добыть себе немного славы.

Изображаю легкость. Первые две лунки прикидываюсь, что мне все внове. И это не целиком неправда. В мини-гольф я играла три раза в жизни. Но Оскара я раскусываю. Знаю, он владеет движениями. Видела, как он пинает мяч, играя в футбол, как отправляет мой тренировочный мячик по крученой траектории в соседские деревья. И я его обманула. Не рассказала ему о своих годах в гольфе, потому что знала: это раззадорит его любопытство. Спортсменов такое всегда раззадоривает. Они считают, что могут одолеть меня, и всякий раз это заканчивается скверно. Потом либо дуются, либо пытаются убедить меня вернуться в спорт.

Первыми бьют мальчишки, Джон целую минуту пристраивается к своему удару, а Джеспер лупит по мячику бездумно и удивляется, когда мячик улетает на парковку.

На старте играю так себе. Тревога зудит во мне стойко, головка клюшки сделана из красного пластика, а ковровое покрытие все дыбом. Но мне удается приспособиться. На третьей лунке получается пробить мячик через Пещеру Клеопатры.

Все трое орут мое имя – ликуют. Удар молнии. Получается вновь и вновь. Ничего не могу поделать. Что-то берет надо мной верх. Отыгрываю брейк скарабея у четвертой лунки и кладу прямиком в пасть аспиду у пятой. Столько лет с тех пор, как я последний раз держала в руках какую бы то ни было клюшку. Столько лет с тех пор, как ощущала, что прирожденно хороша в чем бы то ни было, хороша практически, неопровержимо, независимо ни от чьего мнения.

Джон ведет карточку учета.

– Папа, она тебя обыгрывает.

– Я знаю. – Оскар хмыкает.

У седьмой лунки, когда оба сына загоняют свои мячики в Нил и убегают вперед к берегу, где его и подберут, спрашивает:

– Что происходит?

Пожимаю плечами и делаю следующий удар.

Качает головой.

– Ну ты даешь. Как ты двигаешься. Как ты наклоняешься над мячом.

Нет больше никаких пчел. За дело взялась мышечная память, вернула тело в то время, когда оно не ведало паники – даже при большом напряжении. Я подержалась за эту дешевую клюшку и успокоилась. Впервые за весь день улыбаюсь по-настоящему.

– Я играла в детстве, и хорошо играла. Отец начал звать меня Кейси, как в том старом стишке – “Кейси у биты”. Знаешь такой?

Качает головой.

– Да просто слащавый стишок, отцу он нравился в его детстве, про бейсболиста. Кейси – лучший хиттер в команде Хлябьгорода. Они отстают со счетом четыре – два, последний иннинг, два аута, но два плохоньких игрока все же добираются до базы, и тут Кейси встает к бите, и толпа беснуется. Первый страйк. Второй страйк. И еще один замах. “И где-то мужчины хохочут, и детишки стенают, – произношу я отцовским баритоном. – Но Хлябьгороду никакой радости: мощный Кейси устроил страйк-аут”¹⁰⁹.

Оскар в восторге.

– Мощная Кейси.

– Да-да. Названа в честь парня, который в самый важный момент выбил три страйка подряд.

– Ах ты скрытный маленький талантище. – Жмет мне плечо. – У меня есть друг в Вермонте, из клуба “Вудсток”.

– Спасибо, нет.

– Это лучшее поле для гольфа на всю Новую Англию.

– Я хорошо его знаю. Спасибо, нет.

– Почему нет? Ну ты даешь. – Он все повторяет и повторяет это. Ну ты даешь. – Тебе понравится.

Иду вперед, догоняю мальчишек.

– Я просто говорю, что при таком таланте надо его время от времени использовать.

Убыстряю шаг.

Когда игра закончена, Джон подбивает очки. Я обставила Оскара на девять ударов. Сдаем карточку, управляющий записывает меня на меловую доску. Первое место месяца.

– Вряд ли кто-то сыграет лучше в обозримом будущем. – Вижу, он сам в это не верит.

На пути домой мальчишки расстроены, что я победила их отца. Принимают это тяжко. Оскар пытается взбодрить всех нас троих, но не получается. Прошу высадить меня на Площади. Машина уезжает, остаюсь на скамейке перед “Гренделем”¹¹⁰. Голова опять звенит. Ни одной мысли додумать не могу. Хочется плакать, но ничего не выходит. Сижу, сжимаю все мышцы, какие могу, опять и опять.

До работы час, и я брожу по “Вордсворту”. “Зримая тьма” на столе остатков, беру ее в руки. Не читала. “Мемуар безумия”, как назвал ее Стайрон¹¹¹. Калеб вечно раздает ее своим друзьям в депрессии. Начинаю читать первую главу. Стайрон прилетает в Париж за премией. Он уверен, что не преодолеет недуг своего ума. Утратил способность спать, его мучает страх и ощущение бесприютности. У написанного есть эта оголенная внятность, какая присуща человеку, когда он пытается сказать самое правдивое из того, что ему известно. Страницы маленькие, перелистываю их одну за другой, и внутри у меня жжет от устрашающего узнавания. Париж – лишь первая глава, лишь начало нисхождения. Захлопываю книгу, вытираю лицо, выхожу из магазина.

Да, мы восхищаемся диапазоном, но

Мы признательны вам за возможность взглянуть