Писатели США о литературе. Том 2

Когда мы перебрались в район, где теперь живем, Барбара была единственным негритянским ребенком в классе. Однажды она вернулась из школы в слезах. Учительница истории говорила на уроке, что Гражданскую войну начали слишком рано: рабы не были готовы к свободе, на старых плантациях им жилось хорошо и они всем были довольны. Барбара не побоялась бросить вызов учительнице и всему классу. «Не знаю, правильно ли я говорила, папа. Но только все, что говорила учительница, было совсем непохоже на то, что слышишь дома».

Она снова разрыдалась и плакала так горько, словно у нее вот-вот разорвется сердце. А ведь Барбара была веселой, беззаботной девочкой. Она почти никогда не ревела. Она, не раздумывая, бросалась в гущу жизнй,' радуясь и смеясь, падая и ушибаясь, но тут же поднималась вновь, чтобы снова устремиться навстречу тому, что ее ожидало; она вряд ли когда-нибудь задумывалась о том, что жизнь достается недешево. Как же могла учительница быть столь безжалостной к этому существу с таким нежным сердцем? Или, может быть, почтенная леди просто ровным счетом ничего Об этом не знала?

Я знаком с одним молодым негритянским художником, чье творчество—настоящая поэма о жизни чернокожих в Америке. Каждое творение его кисти—талантливый гимн жизни. Но вот несколько месяцев назад я встретился с Томом Филингсом на митинге и увидел человека, павшего духом; он сказал, что уезжает за границу. Он выступал перед чернокожими школьниками Бедфорд-Стайвесанта, рассказывая о негритянской и африканской истории и сопровождая рассказ рисунками на доске. Но, по его словам, у него не было сил продолжать, поскольку становилось все яснее, что негритянские детишки считают себя уродами и все из-за черной кожи. Он сказал, что такое выносить уже не в состоянии. Ему эти дети казались прекрасными, но сами они считали себя безобразными. Их родители, очевидно, думают точно так же. Вот откуда вся эта погоня за париками, за распрямителями волос и высветляющим кожу кремом.

— Джон, мне надо уехать в Африку. Мне надо жить там, где черные дети знают, кто они такие и что они собой представляют, знают, что они прекрасны и что они люди. Мне надо, черт возьми, жить там, где негры не считают себя «черномазыми».

Он едва не плакал. Мне знакомо это отчаяние. Ощущение, что ты только «черномазый», передается от поколения к поколению, наследуется от отца сыном. Ощущение, что белый значит настоящий, а черный—ненастоящий. Что белое — символ чистоты, невинности и всего прекрасного, могучего и непреходящего. О, сколько раз в юности приходилось мне слышать в негритянских церквах с их скудным убранством, как мои черные сестры, прекрасные, удивительные женщины с натруженными руками и чуткой дущой, возносили к небесам тщетные мольбы: «Отмой меня, отец мой небесный, и я стану белой как снег!»

Западный мир сознательно превратил черное в олицетворение всего уродливого и злого. Черная пятница, чёрный список, черная чума, черная неблагодарность, черный труд. Вот так научило нас белое общество ненавидеть самих себя! И тем не менее! «Черномазый—не мразь!»—вот пароль негритянских кварталов, который всегда на устах их жителей. Вы привезли сюда с великого континента великий народ и превратили его в «черномазых». Вы сделали это для того, чтобы «цивилизовать дикарей» и «обратить в истинную веру язычников». Но с точки зрения чернокожего, Америка может быть охарактеризована только так: это страна, создавшая «черномазых».

Искаженное представление о том, что такое негр, оказало отрицательное воздействие и на ваших собственных детей. Они приходят в жизнь с ложными понятиями о происходящем на земле и о возможностях человека и поэтому плохо приспособлены к существованию в мире, три четверти которого составляет небелое население, стремительно завоевывающее себе свободу и независимость.