Отношение американца к Советскому Союзу нельзя рассматривать вне зависимости от концепций устройства современного общества, которые ему близки, от приятия им или неприятия американской системы, от понимания ее сущности, от его представлений о возможности или невозможности установления у нас социализма. Социализм не был главной проблемой искусства тридцатых годов, как не было искусство того времени связано с политикой в узком смысле фанатической приверженности ей. Когда Малькольм Каули писал в «Нью рипаблик» (20 января 1937 года), что мир во всем мире зависит от укрепления промышленной и военной мощи России «перед лицом объединившегося международного фашизма», он говорил об угрозе, которая нависла не только над Россией, но и над Соединенными Штатами тоже. Жалуясь на отсутствие «органичности» в нашем искусстве, Уолдо Фрэнк по-своему признавался, что наше общество раздирают классовые противоречия.
В искусстве тридцатых годов отразились все этапы того, что пережила Америка. Джеймс Фаррелл написал свои лучшие романы о жизни ирландцев в трущобах Чикаго. «Паника» Арчибальда
Маклиша посвящена финансистам Уолл-стрита. Томас Вулф побывал в нацистской Германии и, вернувшись в Америку, новыми глазами увидел разъедаемую коррупцией власть в Соединенных Штатах. Роман Стейнбека о кочующих батраках можно назвать почти гениальным произведением. Творчество этих художников питалось новыми идеями, которые рождала изменившаяся обстановка в Соединенных Штатах и во всем мире.
Из событий тех лет война в Испании оказала на нашу интеллигенцию самое большое влияние. Герника была репетицией второй мировой' войны—война, по сути, началась, когда в Испании победили фашисты.
Есть среди американской интеллигенции люди, которые забыли уроки тридцатых годов, есть люди, которым эта уроки вообще не были ведомы. Но исторической связи между двумя этими периодами—тридцатыми годами и шестидесятыми—не разорвать.
Глубокое и всестороннее изучение настроений американцев по отношению к Советскому Союзу может принести пользу в восстановлении преемственности истории и даст нашим писателям и ученым возможность вести настоящий серьезный разговор со своими советскими коллегами без посредства госдепартамента и ЦРУ.
Отношение к Советскому Союзу по-прежнему остается для нас пробным камнем. Но сейчас Советский Союз не один. Социализм существует, он утверждается в новых странах, он встречает на своем пути новые проблемы и тревожит совесть человечества. Советский Союз не страна Утопия. Это развивающееся общество, и цели, которые оно перед собой поставило, требуют к себе внимания и уважения. Если американское искусство будет игнорировать эТу истину, то слепота и глухота скоро сделают его совершенно беспомощным.
Когда Трумен Капоте настаивал на том, что «Обыкновенное убийство» не журналистика, а «невымышленный роман», открытый им новый литературный жанр, сознание мое пронзило: «Ага!» Это было «ага!» узнавания. В данном случае оно признало в Капоте неизменно находчивого Генри Фильдинга. Когда в 1742 году Фильдинг выпустил свой первый роман «Джозеф Эндрус», он возражал против того, чтобы его книгу называли романом, настаивая на том, что она—образец нового литературного жанра «комической эпической поэмы в прозе». Те же претензии были высказаны им и в отношении «Тома Джонса». Он сравнивал свои книги с утраченной древнегреческой комической поэмой «Маргит», пародией на эпос. (Принадлежавшей, по утверждению некоторых исследователей, перу Гомера.) На самом деле Фильдинг И Капоте, 223 года спустя, попытались даровать своей работе титул главного литературного жанра, чтобы литераторы отнеслись к ней серьезно. Во времена Фильдинга главным литературным жанром была эпическая поэзия и рифмованная драма классического образца, а статус романа был столь же низок, ну, сколь низок статус прозы, которая писалась для журналов в 1965 году, когда Капоте начал публиковать в журнале «Нью-Йорк» «Обыкновенное убийство».