Письма, 1926-1969

О деталях: Аугштейн – прекрасный собеседник. Его возражение против «легитимности» тех, кто председательствует в суде², весьма серьезно, он прав и в том, что касается роли Израиля³. Может быть, Ты читал о договоре между Аденауэром и Бен Гурионом по поводу дела Эйхмана⁴. Я всегда была уверена, что подобный договор существует, и я до сих пор уверена, что Бен Гурион похитил Эйхмана только потому, что репарационные выплаты Израилю подходили к концу и необходимо было возобновить давление на Германию ради новых выплат – в форме займа или поставки оружия. Бен Гуриона можно понять. Он заявил: на кону наше существование. Но нет никаких сомнений, что он пообещал Аденауэру устроить процесс таким образом, чтобы нынешнее немецкое правительство не оказалось в затруднительном положении, то есть не упоминать о Глобке⁵, Виалоне⁶ и т. д. Израиль проводит реальную политику и прибегает к «требованиям морали», преследуя пропагандистские цели. Нельзя забывать, что выплата значительных репараций изначально была возможна в результате серьезного давления других государств, которое спровоцировали евреи. Но Ты совершенно прав, когда сразу ушел от этого и сосредоточил внимание на существовании Федеративной Республики, потому что дело лишь в этом. И здесь, боюсь, стоит заметить: никакой революции во взглядах! Аденауэр уничтожил все существовавшие предпосылки сознательно, преследуя лишь собственные политические интересы, и заявил: меня поддержала большая часть населения, значит они заинтересованы в том, чтобы не мешать. Самая серьезная опасность, которая может возникнуть, исходит от евреев – из-за их влияния на мировое общественное мнение. Так что мы сделаем все, чтобы сдержать это влияние. Даже Любке⁷, подчиняясь Аденауэру, не рискнул отказать в подписи⁸. И что особенно показательно: так называемая левая немецкая оппозиция, Группа-47⁹ и все эти оппозиционные интеллектуалы оставили правительство в покое. Они болтают о капитализме и эксплуатации и бог знает о чем еще, – совершенно безобидно. Но они не выступили против нацистов в правительстве и не подняли вопрос о границах и, в конце концов, даже не высказались в Твою поддержку в отношении воссоединения. И в результате под громкий радикальный вой они держатся от политики подальше.

Я разделяю Твою обеспокоенность по поводу Аугштейна, но мне все чаще кажется, что за все эти годы Spiegel был единственной оппозицией (им не удалось избежать ошибок, но почему бы и нет?). И даже если я испытываю некоторую неприязнь к Аугштейну, стоит признать, чувства, которые я испытываю почти ко всем немцам, которые высказываются публично, куда хуже. Вот уже некоторое время я чувствую свою «связь» с ним, он сделал больше других. Я написала ему «личное» письмо, потому что полагала и полагаю до сих пор, что по праву только немец может или должен высказываться по этому вопросу. Он неверно понял мои слова о «подведении черты»: я говорила не всерьез, рассчитывая на провокацию. Я не имела в виду quid-pro-quo. Даже замечания о законах с обратной силой он понял не совсем верно. Я сказала, что министр юстиции прячется за аргументами об обратном действии. На деле же все преступники осуждены ретроактивно, поскольку вне всяких сомнений во времена свершения преступлений те же самые действия не считались противозаконными. В Германии, где не приняли особое законодательство, все делают вид, что уголовный кодекс не был объявлен недействительным для определенных категорий людей, на убийство которых было дано разрешение или даже отдан приказ. Эта ложь может обернуться боком. Можно как угодно относиться к Израильскому закону¹⁰ о преступлениях против еврейского народа, но в этом значительное преимущество по сравнению с Нюрнбергом, потому что Розен недвусмысленно заявил: «Да, здесь мы имеем дело с законом с обратной силой».