Письма

Дорогая, Вы хотите, чтобы я Вам писал о творчестве. Как мало, по-моему, отъемлются от чуда его заповедные уголки, куда является со своими измерительными приборами физик или психолог, так и в вопросе о вдохновении и особой творческой деятельности поэта давно уже гнездится сомнение в полноценности заслуг того человека, который закрепляет своим именем невидную работу поколений и масс. Поэтика начала с сюжетов, позже возник вопрос о заимствованиях и реминисценциях. Определительная роль поэтической речи и власть слов только что начинают выясняться. Фантом творческой индивидуальности почти исчерпан. Но люди упорно, в виде дорогого им пережитка и в, может быть, законных целях самоуслаждения - толпе так же, как и отдельному человеку, нужен жир, а значит, и сахар, - люди упорно, говорю я, чествуют "гениев" не только монументами - куда ни шло - монументы для неоживших Елеазаров {1}, - но речами и даже обедами. Это не столько смешно по отношению к чествующим, которые забавляются, как умеют, как тем, которых чествуют...

Но я боюсь пускать в ход все те группы слов, которые уже поблескивают мне из моей чернильницы, - мне трудно бы было прервать их и - вместо письма - получилась бы целая статья, пожалуй... Нет, статьи бы не получилось, но ее проект, который, по теперешним моим планам, не должен появляться ранее, чем в августе. И потому позвольте мне не развивать мыслей о том, как центр чудесного должен быть перемещен из разоренных палат индивидуальной интуиции в чашу коллективного мыслестрадания, в коллизию слов с ее трагическими эпизодами и тайной. Когда-нибудь я покажу это на примере. Теперь боюсь и начинать. Вы спрашивали меня о романе Свенцицкого {2}. Он помечен 1908 г. это очень интересно. Но ведь здесь он говорит совсем не то, что теперь, хотя и называет себя оставленным при университете и "писателем-проповедником". Роман шаблонен и даже не вполне грамотен, но дело не в этом.

Он неискусно претенциозен. А надпись "Антихрист" прямо-таки вызывающая, рекламная, рассчитанная на витрину и психопатию читателей. Я удивляюсь, как люди, которым Свенцицкий нужен для легенды, не отговорили его от этой публичной эротомании.

Лично мне после ста страниц "Антихриста", которые я прочитал, Свенцицкий может быть интересен только отрицательно - как одна из жертв времени, а не как религиозный мыслитель и даже не как проповедник. Легенда его творится не для меня, и мне только грустно, что его соблазняют души, которые я полюбил свободными.

Ваш И. Анненский.

Е. М. МУХИНОЙ

3. VII 1908

Ц С.

д. Эбермана

Дорогая моя Екатерина Максимовна, как мне радостно получать Ваши солнечные открытки. Одно я прочел покуда Ваше закрытое письмо - с Босфора, но такое торопливое. Впрочем, при том усиленном притоке впечатлений, который теперь идет с Вами и за Вами, мне поспешность эта понятна и даже в ней есть для меня особенная тонкая красота. Я почти не отхожу от письменного стола, но рву больше, чем пишу, и бумаги, во всяком случае, извел много. Только с одним еще отчетом служебным покуда справился, зато написал огромную статью для Еврипида - "Маски Елены" и один тоже большой этюд о Достоевском {1}, который меня уже давно мучил. Давно уже Пав Павл {2} допытывался у меня, что за причина того особого, болезненного предпочтения, которое я отдаю "Преступлению и наказанию", и ревновал меня к этому роману, - зачем я изменил "Бесам". Я даю теперь объяснение этой причины. Оригинальность моей статьи заключается в том, что к ней приложен чертеж {3}, к которому иногда и следует прибегать, чтобы разобраться в ходе мыслей. Покуда я еще этого очерка не возненавидел, но уже запрятал его подальше. Чувствую себя неспособным сегодня писать, как я пишу в другие дни и как хотел бы Вам, дорогая, написать, так как, вероятно, переутомился. Весь жар мысли ушел на Достоевского... Но писать о нем теперь было бы прямо-таки неподсильным мне делом. Вы знаете, как тяжело мне повторяться.

Зачем Вы не здесь и я не могу читать Вам того, что написал, и в нашей духовной общности, в нашем гармоническом содумании, так часто меня живившем, искать проверки моих сомнений? У нас, наконец, знойные дни, хотя колорит уже июльский, с этой особой - дрожаще-пыльной и уже забывшей весну дымкой... Хороший, тихий июль - с вечерами, которым уже мечтаются, однако, осенние облака и звезды... Пионы развернулись пышно, но как-то не по-прошлогоднему, они точно разворочены... Кто-то будто рылся в их розовой тайне, только вчера бывшей бутоном, и грубо искал в ней наслаждения и разгадки этого наслаждения. Посылаю Вам книжку и дайте мне руку, дорогая.

Ваш И. Анненский.

Е. М. МУХИНОЙ

23. VII. 1908

Ц С,

д. Эбермана

Вы угадали, конечно, дорогая. Мысль моя, как "бес" у Пушкина...

Вон уж он далече скачет... {1}