Письма. Документы. Воспоминания

Я написал эскиз «Московская улица»: в яркий весенний солнечный день по улицам на санях везут лед. Понес его показать Исааку Ильичу и встретил его по дороге. Он сидел на солнышке на Покровском бульваре, недалеко от дома. Я подсел к нему, показал эскиз; он Левитану понравился. «А все-таки надо посмотреть при комнатном освещении», – сказал он. Мы пошли. Около особняка Морозовой в тени крыльца скалывал лед дворник в полосатой фуфайке. «Гони, гони зиму! Пора! – пошутил с ним Левитан. – Что ж солнышко не позвал на помощь?» – «Звал, Исаак Ильич, не слушается», – отозвался дворник. – «Может быть, меня послушает. Позвать?» – «Уж потрудитесь, Исаак Ильич, сделайте милость», – сказал дворник, принимаясь за работу и вытирая пот на лбу. – «Мой товарищ по охоте, бывший солдат и прекрасный стрелок, а кроме тою, мой критик, и знаете, есть чутье», – сказал Левитан.

Сделав несколько указаний по поводу моего эскиза, он сказал: «Подождите, я хочу вам кое-что показать», – и показал мне свой большой эскиз «Озера». «Не узнаете?» Я был в недоумении. «Да ведь это же на тему, что я задавал вам в начале года: «Последняя туча рассеянной бури…» Действительно, солнце, тени на воде, наверху темная туча… Последняя туча… «А где же листочки?» – невольно спросил я. – «А вот вместо них камыш. Это не иллюстрация, а картина, а что она навеяна стихами Пушкина, так у больших поэтов – Пушкина, Лермонтова – многие, не чета нам с вами, учатся, только иногда лучше не навязывать зрителю ничего – пусть догадывается сам. Я давно работаю над этой темой, хотел назвать эту вещь “Русью”, только, пожалуй, немного претенциозно, лучше попроще как-нибудь. А вот нечто в другом духе». И Левитан показал мне несколько «закатов». Они поразили меня своей неожиданностью. Такой живописи, свежей и свободной, я ни у кого не видал. Как сейчас, вижу темную бархатистую листву на фоне догорающего неба и кое-где сверкающие сквозь листву проблески… Вблизи это была чистая алая киноварь, небрежно полусмешанная с зеленью, отчего получалось удивительно верное впечатление закатного света, прорывающегося сквозь темную гущу листвы. Когда я пригляделся ближе, оказалось, несмотря на кажущуюся незаконченность, живопись была очень сложной, кое-где смазано, кое-где затерто лессировкой. Эти эскизы или картины, уж не знаю, как лучше назвать, я больше никогда и нигде не видел. Их не было и на посмертной выставке, о них нет ни слова в монографиях, но кое-кто из художников их видел. Л.О. Пастернак встретил как-то меня, и мы вспоминали Левитана. «А помните его закаты – сказал Пастернак, – какой из него вырабатывался мастер!» Кроме «закатов» Левитан показал еще одну картину – «Ручей в лесу», написанную, говорят, с какого-то старого этюда. Здесь была опять новая техника: на затертом нарочно или смытом холсте, который местами просвечивал, краска лежала раздельными мазками, не сливавшимися между собой. Были еще и серые поля, писанные в серебристой гамме обычной левитановской манерой. «Какое разнообразие техники и исканий», – подумал я.

Левитан очень ценил Александра Иванова как пейзажиста, Васильева и своих учителей Саврасова и Поленова. «Хорошо пишут пейзажи Серов и Коровин, но Серов занят другими делами, а Коровин очень уж боится “пота” труда, а жаль! Блестящий живописец, а, в сущности, ни одной картины не написал. Вот Серов увлекается Дягилевым и “Миром искусства”, а я что-то не очень. Все-таки Передвижная солиднее и как-то народнее, роднее. Ее нужно только немного омолодить».

Наступила весна. Мы выехали на дачу, на этот раз в Химки. Кое-где у заборов и в тени пригорков лежали глыбы слежавшегося снега. Одну такую глыбу я начал писать. Над глыбой по пригорку стояли легкие березы, кружевным силуэтом выделяясь на фоне светлого весеннего неба. Позднее с этого этюда я написал небольшую картину. Около нашей дачи стояли деревья с гнездами, и целый день там хлопотали и кричали грачи. В яркий солнечный день я стал писать их на большом этюде, писал долго. Левитан сначала был не очень доволен моей работой: «Вы взяли небо чистым кобальтом, всмотритесь хорошенько, в нем есть какая-то смуглость, а эти ветки очень резки, вы их вмажьте как-нибудь в небо мастихином. Ну вот, теперь так, – похлопал он меня по плечу, когда я после долгих стараний добился нужного эффекта. – Только вот гнезда возьмите позвончее, пусть они кричат, как грачи».