Письма. Документы. Воспоминания

Своими меткими замечаниями Левитан помогал нам понимать природу. Мы начали понимать, как и что надо писать. Здесь, в Химках, между нами и нашим учителем установились еще более близкие отношения. Утверждение Левитана, что картину можно увидеть в самых простых мотивах и явлениях природы, становилось для нас безусловной истиной. Это был период нашей «шлифовки», по выражению Левитана. «Шлифовка» не всегда происходила во время писания этюдов, а часто во время прогулки. Левитан учил нас умению разобраться в окружающей природе. «Посмотрите, как интересно, главное, ново, – указывал на что-нибудь Левитан. – Нужно внимательно следить за жизнью искусства, чтобы не повторять много раз писанного. Новая тема, новый сюжет это уже нечто. Напишите по-иному, чем все пишут, и ваше место в жизни искусства обеспечено. Многие в поисках новых тем едут далеко и ничего не находят. Ищите около себя, но внимательно, и вы обязательно найдете и новое, и интересное».

Левитан говорил, что пейзажисту необходимо развивать зрительную память и наблюдательность, может быть, больше, чем кому-либо другому. Без зрительной памяти нельзя написать картины даже с этюда. Есть художники, прекрасно пишут этюды, а картины написать не могут. Делая эту сводку левитановских суждений по моим запискам, я не могу согласиться с теми, кто утверждает, что Левитан в последние годы своей жизни отрицал картину. Он отрицал «картинность», считая, что простота мотива больше всего выражает дух русской природы. «Русское искусство – сердечное искусство!» – говорил Горький, и для Левитана только то, что «очеловечено» душой художника, являлось картиной. Нужно согреть зрителя своим теплом – это главное, а все остальное – только средства выражения. Протоколы скучны, вычурные эффекты надоедливы. Только благородная простота и соответствие действительности есть настоящее искусство.

В последние годы жизни Левитан был особенно бережен ко всему живому. Осенью 1899 года у меня записано: Гуляя с Левитаном, мы вышли на небольшую поляну, засыпанную цветами. Петровичев шел и сбивал головки цветов палкой. Левитан некоторое время все морщился, глядя на него, и наконец не выдержал: «Зачем вы это делаете, Петровичев, ведь они живые!» Кто-то заметил: «А как же охота? И там тоже все живое?» – «Охота – другое дело, там страсть. Впрочем, я сейчас больше не охочусь – не могу. Жалко убивать», – добавил через минуту Левитан.

Быт наш на этой последней даче окончательно сложился и получил свой ритм. Вставали мы рано и, напившись чаю, а кто молока, расходились в разные стороны с ящиками, этюдниками и зонтами. Наши подсиненные, по совету Левитана, зонты издали смущали обывателей Химок и только начинавших съезжаться дачников своей экзотикой. Раньше всех, чуть не с рассветом, исчезал Петровичев, и до вечера его не было видно. У Сизова вечно что-нибудь не ладилось: то ему мешало солнце, то как раз на ту дачу, которую он собрался писать, неожиданно приезжали дачники. Сапунов ходил с «тиликалкой» (маленький ящичек) и делал «нашлепки»; иные бродили в поисках «мотива» и никак не могли приступить к работе – весна действовала. Я возился с моими грачами, а в серые дни писал небольшие разовые этюды. Муська Демьянов затеял целую картину с фигурами, мы по очереди ему позировали в разных позах. К обеду собирались, ели традиционную кашу, отдыхали, и вечером иные опять писали, а другие заводили «приятные знакомства».

Левитан чаще всего приезжал во второй половине дня и иногда оставался до позднего вечера. Почти всегда он привозил с собой булки, колбасу. После набившей оскомину гречневой каши мы все это немедленно истребляли с большим аппетитом.

В одну из моих поездок в Москву я отвез к Левитану пару своих химкинских этюдов и письмо от товарищей, коллективно составленное накануне. Письмо, помню, было веселое, в нем между прочим сообщалось, что уже грачи, чьи гнезда в изобилии чернели около нашей дачи, соскучились, не дают нам покоя и все время кричат: «Где Левитан, где Исаак Ильич?»

Левитана это письмо развеселило и порадовало, он любил шутки. «Передайте грачам, что как только встану – приеду. А если будут очень надоедать, попугайте: не только приедет, но и ружье привезет».

Между прочим, жилые комнаты и спальня Левитана поразили меня своей скромной, почти аскетической обстановкой. Никакого сравнения с роскошной, как будто совсем не деловой мастерской, где, очевидно, Левитан принимал своих посетителей и покупателей: там чувствовалась морозовская рука, рука любителя-эстета, не стеснявшегося в расходах; все было немножко на заграничный лад, и бюст Левитана работы скульпторши Рис[265], и пианино, и фисгармония, и обитые серым сукном пол и стены… Здесь, в нижнем этаже, все было просто, обыденно… Крашеные полы, на стенах фотографии… этюды разных художников без рам, приколотые к стене кнопками: Нестеров, Переплетчиков, Аладжалов с надписью «Левиташе от Манука» и молодежи: Бакала[266], Жуковского и моя «Крымская терраска»…