Письма. Документы. Воспоминания

– Помните, мы как-то с вами говорили о стенописи, – спросил Левитан, – о фресках? Вы бывали когда-нибудь в Ростове Ярославском?

– А как же, ездил туда как-то к Петровичеву, это ведь его родина.

– И церкви в Кремле видели?

– Ну, конечно. Там и увлекла меня фреска и стенопись.

– Помните, при входе в одну из церквей небольшая комната, паперть, расписана ангелами в белых, похожих на древнегреческие, одеждах? Они стоят кругом между окнами и как бы облучают вас со всех сторон, несмотря на то, что их разделяют окна, они все связаны между собой общей гаммой и в солнечный день как бы светятся изнутри. А какие там прелестные мадонны в одежде коричневой с голубым, напоминающей по краскам свежую землю и голубое небо. И все так просто: два-три цвета – белила, охра, голубец, что-то вроде зеленой земли. Совсем нет ярких тициановских голубых и красных, излюбленных итальянцами и так похожих на олеографию…

– Я был в Ростове с Нестеровым, – продолжал Левитан, – и нас особенно, помню, поразило композиционное мастерство этих полуграмотных живописцев, умение заполнить любую плоскость, даже вогнутую, заключить картину не только в прямоугольник, но в круг, в овал. Какое умение выделять главное от второстепенного, умение в многофигурных композициях не перегружать композицию. Конечно, этим мастерам помогла традиция, многолетний опыт, но им нельзя отказать и в большом композиционном чутье. Нельзя одними традициями объяснить легкость, с которой они включали любые формы в любой размер и любой отрезок стены. А главное, это искусство было подлинно народным и понятным ему. У одного коллекционера[267]я видел прекрасное собрание древних икон, коллекционер – сам художник, познакомил меня с этим прекрасным искусством прошлого России. Там были удивительные композиции.

Я вам советую как-нибудь еще съездить в Ростов и поизучать там законы композиции и техники древней живописи. Это поучительно, как поучительна народная музыка и песня для наших композиторов[268].

Осенью 1900 года, помня завет Левитана, я с некоторыми товарищами поехал в Ростов Великий, в гости к Петровичеву. Петровичев, как местный житель, помог нам поработать в Кремле. У меня до сих пор хранится несколько этюдов, написанных там. Как нить Ариадны, они много помогли мне в моих экспериментальных исканиях. Манганари в Ростове исследовал фреску и потом преподавал ее технику во Вхутемасе, о чем должны помнить многие его ученики. Сапунов увез из ростовских церквей свою голубо-желтую излюбленную гамму. В прекрасных петровичевских интерьерах тоже сказалось влияние Ростова. Так, Левитан перед смертью связал нас с истоками русского искусства и указал к ним пути.

Май часто бывает в Москве ненастный и холодный, по народным приметам, особенно в то время, когда распускается дуб. В один такой ненастный день Левитан приехал к нам совсем больной. Здоровье его в эти годы было неважное. Часто, взволновавшись чем-нибудь, он пил валерианку прямо из флакона, который носил постоянно у себя в кармане.

Мы уговорили больного Левитана уехать поскорее домой и через несколько дней получили записку: «Я не совсем здоров. Вероятно, на дачу больше не приеду. Желаю вам всем хорошенько поработать. До осени. Левитан». Но осенью нам не пришлось свидеться.

В июле 1900 года, будучи на Рижском взморье, я, вернувшись домой, неожиданно заметил у себя в комнате Брускетти. Глаза у нее были красные, в руках платок. «Что случилось, что с вами?» – спросил я. «Левитан умер», – отвечала она со слезами в голосе. Известие это так меня поразило, что я не мог вымолвить ни одного слова. Мысль, что нет Левитана, не укладывалась в сознании. Так недавно еще я видел его, он ходил, говорил, смеялся. Хотя я недолго знал Левитана, он был самым близким для меня человеком. Не я один к нему относился с такой любовью. Петровичев до самой своей смерти глубоко чтил память Левитана.

Печальные, вышли мы с Брускетти и пошли по берегу по направлению к Майоренгофу, где она жила. Нужно было пройти версты три-четыре. Мы дошли незаметно, но вместо того, чтобы идти сразу на дачу, долго сидели на берегу. У Брускетти были на глазах слезы. Несколько дней после этого я не находил себе места, не мог работать.

По возвращении в Москву я долго не мог привыкнуть к мысли, что Левитана нет, что не к кому пойти за советом и никто, стуча палкой, не войдет в нашу мастерскую.

Не стало нашего учителя и заботливого друга.

На могиле Левитана в Дорогомилове я встретил двух людей с цветами. Это был художник Нестеров, вероятно, со своей женой. Могила еще вся была уложена венками, и от нее пахло свежей землей.