Письма. Документы. Воспоминания

Так Левитан, такой далекий вначале, постепенно раскрывался перед нами и приобщал нас к настоящей, большой культуре.

На наши работы Левитан смотрел почти как на свои собственные опыты. 16 февраля 1900 года он писал Чехову: «Сегодня еду в Питер, волнуюсь, как сукин сын, – мои ученики дебютируют на Передвижной. Больше чем за себя трепещу! Хоть и презираешь мнение большинства, а жутко, черт возьми!»

После нашего переезда в Москву в мастерской мы собрались не в полном составе. Кое-кто выбыл. Манганари уехал в Питер, в Академию, и занялся офортом, Брускетти перешла к Трубецкому. Остались я, Демьянов, Сизов, Сапунов, Вальтер, Петровичев и еще кое-кто. Левитан встретил нас во вновь отведенной для пейзажа большой и светлой мастерской. Просмотрев наши этюды, он сказал: «Что ж, попробуем писать картины и эскизы», и задал тему: «Последняя туча рассеянной бури, одна ты несешься по ясной лазури» – известное стихотворение Пушкина. С эскизами у нас ничего не вышло – не хватило опыта и материала. Я сделал эскиз на тему «Первый снег», но остался им недоволен. «Что, Липкин, – сказал Левитан, – не получается? А вы попробуйте сделать что-нибудь то, что вас занимает и волнует». Я сказал, что у меня есть одно воспоминание, от которого я не могу отделаться, вроде его навязчивых идей. Как-то, живя в деревне, я встал утром очень рано, только-только начало светать. Запели «третьи» петухи. Вот это мне хотелось бы написать, да не знаю как. «Хороша тема, – ответил Левитан, – но трудная. Бывают такие темы. Всю жизнь тревожат, но их, может быть, никогда не напишешь. Возможно, они-то и есть главные». «Попробуйте писать с этюда, – продолжал Левитан. – Вот возьмите вашу аллею, это очень хороший этюд, попробуйте сделать из него картину. Закажите холст и начинайте». Так я начал свою первую картину «Липовая аллея».

И другие товарищи начали свои первые опыты. Сапунов долго возился с большим холстом, где широкой кистью написал в профиль сарай с серпом месяца над ним и сумеречными облаками. Потом он его переделал в другую картину, в известную «Зиму с ивами» на фоне все того же сарая. Картина вышла удачной, попала на Передвижную. Левитан много помогал ему своими советами. Помню, посоветовал убрать часть веток на ивах и оставить только несколько. Мох на стволах сделан им по совету Левитана. Петровичев написал свой «Апрельский вечер» и замечательные по настроению «Сараи в сумерки», про них Серов и сказал: «А сарайчики-то спят»; Левитан же, увидев их, развел руками: «До чего же это просто, кажется, проще и не придумаешь», – и посоветовал не трогать, чтобы не испортить. Сизов долго пробовал разные темы, бросал, начинал новые и наконец написал Яузу в начале зимы с замечательно живо написанной бегущей водой. По-моему, это была самая сильная вещь в нашей мастерской. Левитану она очень нравилась, но он нашел в ней большое влияние Таулоу[261] и сказал: «А все-таки ищите самого себя и не увлекайтесь чужими картинами и сюжетами».

Другие тоже писали, но настолько незначительное, что я плохо помню их вещи. Вальтер написал что-то с этюда, Демьянов сад с цветущей сиренью, не очень удачно. Моя картина не задалась. Никак не удавалось на большом холсте передать ту легкость, что была в этюде. Этюд я писал долго и в последний день обобщил его, благодаря чему он получился очень сильный и свежий. Писанные против света стволы лип чуть серебрились, как это бывает в серый день, этот налет серебра в большой картине мне не удалось передать.

Левитан не разделял модных увлечений в живописи, отрицал мазки и сырые краски; он учил обобщать природу, не впадать в фотографичность, но краски считал не самоцелью, а средством выражения. Вопреки общепринятой технике, построенной на мазке, которой он и сам писал, Левитан часто увлекался новым удачным приемом, новым выражением правды. «Пишите как угодно, – говорил он, – главное, чтобы выходило, а там хоть пальцем, хоть колонком – не все ли равно». Иногда он советовал не смешивать краску на палитре до конца, писать составным мазком или смазывать подробности флейцем, как это делают иконописцы, или счищать и прописывать более тонким слоем. Говорил о подкладках, о письме лессировками, которые незаслуженно забыли. «А смотрите, как умели ими пользоваться старые мастера. Брюллов даже ухитрялся лессировать по сырой краске». Перед нами открылся новый мир сложной живописи, о технике которой мы в классах никогда ничего не слыхали.

Несколько слов о живописной «кухне». Левитан советовал не класть на палитру тех красок, которые не были нужны в том или другом случае, «Лишние краски могут незаметно на палитре загрязнить ваши тона и сделать их непрочными, ведь не все краски можно смешивать безнаказанно».