Письма Г.А. Шенгели М.М. Шкапской. 1923-1932

 Получил Вашу открытку, Мария. Об Адалис не тревожьтесь; она живет у нас, уже была на службе, ораторствует, путает, декламирует и забыла и думать о всяких самоубийствах, разрытиях могил и пр. Знаете, она не человек, а фантом; тяжело с ней. Завтра она переселяется к себе и к ней переезжает подруга Нины -- Лада Руставели. У Адалис с ними обеими тесная дружба, уже "ты" и пр. В Питер она приехать не может. Ваши письма она получила.

 Всего лучшего, пишите.

Ваш Г.Шенгели

 

9

Москва, 22/Х [19]24

 Милая, как всегда угадал, что дома меня ждет Ваше письмо. Сегодня я до зарезу занят, -- поэтому пишу лишь записку: настоящее письмо напишу завтра-послезавтра. Вот пришедшие в голову варианты Вашей неподатливой строки:

 

 И спалит нас пламень грубый...

 И запоют пастушеские трубы...

 И жертвенные пытки будут любы...

 Или первой строки:

 

 Как не вошла к другому ни к кому бы...

 

 Адалис уже покинула нас. Если она -- "Моцартенок", то я вполне понимаю Сальери.

 Насчет журнала -- трудно35; и вот, кажется мы (местком) достаем денег и будем печатать крошечные брошюры по 16 стр. -- стихи; тогда и Вы не откажете слепить пару таких и, быть мож[ет], возьмете на себя представительство в Питере (за мзду, -- но, увы, маленькую)?

 Денежные дела у меня фатально плохи: всюду задержки и неудачи.

 Написал "стишок", -- вот:

 

 Тяжелый серебряный креповый свет

 От крепом затянутых накрепко ламп;

 В дубовом гробу костенеет поэт,

 И костью над гробом ломается ямб.

 

 Как странно звучит панихида стихам,

 Как странно и стих в панихиде звучит:

 Кость мыши летучей, разрыв и разлом,

 Крошится о крестик, нашитый на щит.

 

 О магия слова! Игрушки ночей!

 Вот скулы камфарные вдвинуты в гроб.

 А ну-ка, попробуй, под крепом лучей

 С крахмальной подушки поднять этот лоб.

 

 Кружатся летучею мышью слова

 Под креповым светом затянутых ламп;

 Крошится мышиною косточкой ямб;

 В гробу -- парафиновая голова.

 

 Как Вам понравится? -- напишите непременно.

 Всего хорошего, милая.

Георгий

 

10

Москва, 4/XI [19]24

 Меа culpa, mea maxima culpa!.. Но только совсем не то и не так: "с глаз долой и вон из сердца". Ей богу же, нет: и думал о Вас, и снились Вы мне два раза; но за все это время у меня ни разу не было свободного утра и спокойного вечера, -- так, чтобы можно было два часа подумать, что-то рассортировать и написать. А часам к 12 -- я уже глаз не могу разлепить. Дело в том, что у меня дикое безденежье, ничего похожего я не испытывал за последние три года; нигде не платят; и мне приходится рыскать по городу и редакциям и по-мандельштамовски выкручиваться. Это нервирует страшно. Затем, так повелось, что ко мне стало шляться много народу; один Зубакин сидит целыми днями. Затем, лекции, 4 раза в неделю; два раза обязательные заседания, -- во общем, отвратительная сутолока. А Вам я не люблю и не хочу писать на лету, чтобы только написать. Поэтому, милая, не гневайтесь на меня, или хоть гневайтесь, но не думайте насчет "глаз" и "сердца"; это уж вовсе неверно. Ну? Помирились?

 Странный у меня был день. Читал я лекцию, и вдруг, ничуть не отразившись на гладкости речи, меня охватило необычайно отчетливое ощущение того, что меня ведут на расстрел. Вот-вот-вот... вот сейчас... вот сейчас. Ощущение было крайне острым и отвратительным, до физической тошноты. Потом я никак не мог отделаться от воспоминания о нем. Порой казалось, что все окружающее вовсе нереально. В этот день Нина должна была ночевать у своей дочки, и я с ужасом думал, что придется провести ночь одному; я боялся; боялся галлюцинации, боялся, что меня арестуют, -- хотя никаких оснований к последнему нет, -- и наконец постыдно просил одного знакомого переночевать у меня. Самое любопытное было то, что Зубакин, с которым я увиделся в тот вечер, уже после "ощущения" воззрился на меня и вдруг пожелал поглядеть на ладонь, объяснив, что, по его мнению, мне сегодня должна грозить большая опасность. Ладонь его успокоила: опасность пододвинется вплотную через 13 лет. Странная история; семи-восьмичасовое сумасшествие, мания преследования.

 У этой истории было некоторое косвенное продолжение. Дня через четыре, глубокой ночью, мы проснулись от стука в дверь. Оказалось, что стучались в смежную комнату, где живет студент-коммунист; стучал комендант общежития36, сопровождаемый несколькими лицами. Мы решили, что это обыск, что соседа берут понятым, и что обыск у нас. Мы ошиблись: обыскали и арестовали именно этого студента; но в первые десять минут я был уверен в ином, учитывая свои те предчувствия. И вот тут -- я не взволновался ни на миг: оделся, дал Нине ряд указаний -- о деньгах, об образе действий и спокойно ждал, как ждут очереди в парикмахерской. Молодец мальчик!