Письма из Коврова

письмо не последнее Очень устав в какой-то момент, попросила у близких тайм-аут. Дали еды, взяли детей. Если бы ставился какой-нибудь модернистский фильм с кучей символов, то в кадре, отражающем проникновенный момент отъезда, был бы листок сильно исписанной бумаги, который чья-то рука молниеносно скомкала – смяла в шарик и бросила куда-то за угол, дальше – серый экран. Оставшись одна во всем мире (это был вечер воскресенья, все вокруг разъехались), я как-то села – выпала на землю и оцепенела от густой тишины. Замер ветер – главный хулиган, а с ним – и всё вокруг. Пытаясь справиться с отсутствием, просидела до темноты, пережив ее приход и сгущение. Лес синел, потом чернел, превращаясь в стену, а я не могла двинуться. Очертания всего видимого делались все более мягкими, даже, казалось, жидкими. Не желая расплескать пространство, я пыталась вернуть себя к человеческим переживаниям: испугаться полного растворения, например. Когда я встала (брошенный в гладь воды камень в «фильме») и пошла на ватных ногах в дом (просто отсидела ноги, а не от какого-то паранормального состояния), откуда-то появилась кошка Ася с животом и вернула меня к осознанию своего статуса. Мы с Асей долго мыли посуду (Асю бросили соседи на выживание, и пока они не смилостивились, она жила у меня и спала на животе у Александры). В сердце было только одно слово – участие. Вернее, Участие. То ли – я участвовала, то ли – во мне участвовали. Скорее всего, удалось случайно почувствовать Великое Участие, вездесущее и невидимое.

Не забыть.

Потом навалилась неукротимой тенью на сердце страшная тоска. Я долго плакала, уснув только к утру, совсем обессиленной. Все вспоминалось, как он (Кролик) – ходит, смотрит, сердится, ест; как она (Наташа) – виснет, канючит, не слушается. Оказывается, и на это нужно время – на привыкание к отсутствию. Изредка просыпалась с мыслью: можно не вставать. И не вставала. Проспала до вечера. К вечеру следующего дня вошла во вкус. Пережила бурю. И уже возвращали детей. Но что-то заставило всех забрать детей еще на полтора дня.

<…>

письмо о нас, удивляющих удивляющихся Я удивлялась тому, что смирно сижу и не рвусь, не имею претензий и амбиций. Я жду. Я жду, когда папа Вова дозреет до сознания неизбежности переезда меня с детьми на дачу и, следовательно, элементарной подготовки к этому. Папа Вова не устает повторять: на все нужно время. И мне как-то казалось, что он на фазу отстает от меня, удерживаемый врожденной флегмой. А оказывалось, что он был прав, предлагая бескровный, но более растянутый во времени процесс. Начинает казаться, что революционные преобразования складываются из недостатка ощущений, причем острых.

Пока ждали, лютую жару отметили лютой простудой. Врач просто не знала, что с нами делать, с нами, не пьющими и не колющимися. Тазы под одеялами. Воды горячей не было в помине. Я тоже слегла на денек, вспомнив, каково валяться в беспамятстве от высокой температуры. На следующий день температура упала до 36 градусов, заставив вспомнить, каково ползать от слабости на четвереньках. Я просто переутомилась. Мой организм, сжалившись, насильно уложил в постель, устроив мне разгрузку. Я – лежала. У меня была уважительная причина для этого. Но это было один день. Это был первый летний леденец (который до сих пор обсасывают закоулки памяти).

Надвигался мой День рождения.

Решили отметить его на даче. Позвали гостей. Папа Вова пообещал мне в подарок желтое платье. День почти наступил, а меня в магазин не думают везти. Вибрирующая мечта заставила стыдно канючить. Но бестолку. Папа Вова вел себя загадочно: не реагировал на мое нытье никак. Вообще-то он честный человек – успокаивала я себя. Мысль о том, что именинницу не смогут отличить от гостей, была так горька! Но потом я подумала, что ведь все знают меня в лицо. И больше не переживала.

Все собрались, а папа Вова исчез. На машине. Я обидчиво думала о луже клея в его адрес. Возвратился не один: с джазовой бандой. Они весело повыкатывались, воркуя на своем сленге. Папа Вова тоже выкатился, облитый счастьем, немного дурачок от этого, от того, что ухитрился так всех обескуражить. Сбежались дачники, праздник распространился. Было много детей. Безотказно со мной танцевал только Кроликов. При первых звуках он возбуждался и ритмично перетоптывал, как медвежонок.

Сад-огород не только удивлял, а шокировал. Впервые в жизни кустики перца и помидоров (в 4 листочка), посаженные прямо на открытое место, выросли в огромные кусты. Не помешал им вырасти тот факт, что все верхушки объел кот. Выросли сами, видя мою повседневную растерзанность. Добрые люди спасали меня от огурцов (посаженных в снег, если Вы помните). Я кричала о помощи. Сначала это был кокетливый возглас, мол помогите, а потом – настоящий вопль. Вишню доедали птицы (красный цвет ягод поглотил зелень листочков). Лук вырос величиной с кулак борца сумо, а свекла – с мою голову (одна целиком занимает скороварку). Соседи обзывали мой огород аномальной зоной.