Письма из Лондона

Столовую, в которой работали одни волонтеры, организовали в пустой верхней галерее на самом верху. Там стояли длинные столы, заставленные подносами с готовыми сандвичами и кусочками кекса, а в другом конце громоздились полные чайники и кофейники.

– Сливочный сыр с финиками, ветчина с чатни, сыр с чатни, сосиска в тесте, – отбарабанила волонтерша, вышедшая им навстречу.

– Ветчина с чатни, – заказала Руби и получила сандвич, который выглядел, как и обещала Мэри, гораздо более аппетитно, чем те, что они ели на работе.

– «Вокзальные пирожные» – дальше, чай и кофе тоже. Кассир в конце. Следующий, пожалуйста.

«Вокзальное пирожное» при близком рассмотрении оказалось бисквитом, в который воткнули кусочки сухофруктов.

– Сушеная слива, милая, – сказала волонтерша, подававшая ломтики. – Сейчас вишню в сахаре днем с огнем не найти. Чай или кофе?

– Нет, спасибо. Меня устроит и одно пирожное.

Руби научилась с подозрением относиться к тому, что в Лондоне называли «кофе», поскольку «кофе» неизменно оказывался горячей водой, в которой были разведены несколько капель кофейного экстракта с запахом меди.

– Всем есть, – скомандовал Кач. – До начала концерта пятнадцать минут, а стоять мне бы не хотелось.

Проглотив сандвичи и пирожные, они влились в поток, направлявшийся в подвал с большим залом, но низкими потолками. В дальнем конце зала на сцене стоял великолепный рояль.

– Интересно, как они втащили сюда рояль, – прошептала Руби в ухо Мэри, когда они заняли места где-то между сценой и выходом.

– Хороший вопрос. Я думаю, осторожно.

Она оказалась в кресле между Мэри и капитаном Беннеттом, по другую сторону от Мэри уселся Кач.

– Вам хорошо видно с вашего места? – спросил капитан. – Если хотите, можем поменяться.

– Спасибо, мне хорошо видно.

– Когда тут начались концерты в прошлом году, их давали наверху – не помню, как называется этот зал. Как бы то ни было, но музыканты там сидят под громадным стеклянным куполом. Смотрится прекрасно, но сидеть там во время воздушного налета – не самое мудрое решение. Никто не хочет видеть Миру Гесс, нанизанную на осколок стекла.

– Мира Гесс? – переспросила Руби. – Она одна из музыкантов?

– Да, и это ей пришла в голову мысль давать тут концерты. Примечательная личность. Если нам повезет, она сегодня тоже будет играть. – Он вытащил из нагрудного кармана программку, теперь довольно помятую. – К сожалению, сегодня ее не будет. Ничего не знаю насчет других музыкантов, хотя обычно тут прекрасные исполнители. Мне нравится их сегодняшний выбор музыки.

– Вот как, – сказала Руби, не желая признавать, что она знает о классической музыке, вероятно, не больше, чем он знает о бейсболе.

– Они начинают с сонаты Моцарта для скрипки и фортепьяно ля-мажор, потом небольшой перерыв, потом соната Элгара для скрипки ми-минор. Величайший из современных композиторов. Прекрасная вещь, хотя я предпочитаю его концерт для виолончели.

– Похоже, вы неплохо разбираетесь в классической музыке.

– Моя мать была музыкантом. Пианисткой. Хотя профессионально она никогда не выступала. Но была больше, чем заядлым дилетантом.

– Она и вас заставила учиться?

– Да, хотя я тот еще был ученик. Предпочитал по деревьям лазать или бить окна в консерватории мячиком для крикета. Теперь я ей благодарен, что она проявила настойчивость.

Аплодисменты известили о появлении музыкантов – двое мужчин в форме поклонились, а потом взялись за инструменты. Скрипач встал в одиночестве в центре сцены, а к пианисту сбоку подсела молодая женщина.

– Чтобы страницы переворачивать, – прошептал ей капитан Беннетт.

Тишина… а потом музыка, возвышенная музыка, заполнившая ее мысли, ее чувства, затмила все, остались только чарующие грустные звуки скрипки и отточенное изящество рояля. Музыка оказывала на нее гипнотическое действие, и Руби даже наклонилась вперед, впитывая эти звуки. Классическая музыка, которую она слышала по радио, казалась ей скучной и тяжелой, но сейчас музыка звучала волшебно. Озвученный солнечный свет. Соната закончилась финальным звуковым росчерком, и музыка так захватила Руби, что она чуть не подпрыгнула, когда зал разразился аплодисментами. Она взглянула на часы – поняла, что прошло почти полчаса. А ей казалось – считаные минуты.

– Вам понравилось? – тихо спросил капитан Беннетт.

– Очень. Я и понятия не имела…

– Прекрасная музыка. И, к сожалению, редко исполняется.

– Но ведь это еще не все, да?

– Да. Они вернутся через минуту – будет еще Элгар. Он ничуть не похож на Моцарта, но я думаю, вам понравится не меньше. А может, даже и больше.

Соната Элгара и в самом деле была другой, такой прочувствованной, такой романтичной, что у Руби от удовольствия перехватывало дыхание, по телу пробегала дрожь, а голова кружилась. Музыканты начали убирать смычки, а она удивленно посмотрела на капитана Беннетта.

– Я знал, что вам понравится, – сказал он.

– Вы говорите, что этот композитор – англичанин?

– Был. Он умер пять или шесть лет назад. А почему вы спрашиваете?

– Не знаю. Только потому, что это самая неанглийская вещь, какую я слышала.