Письма к Олафу Броку. 1916–1923

2) Косаренко[230] был у меня днем, сегодня. Произвел лично такое хорошее впечатление, что я решился сказать ему, что он огорчил Вас недостаточной искренностью. Прочел ему отрывок из Вашего письма, лишь один абзац из всего его касающегося. Он реагировал довольно прилично: сконфузился, сказал, что тут вышло «маленькое недоразумение», которое постарается немедленно разъяснить Вам письменно. Поступок его, действительно, неправильный. Украинцы бегают за Амер.[иканцами], и он надеялся воспользоваться Вашим авторитетом, чтобы проникнуть к Шмедеману[231]. К счастью, Шм.[едеман] тупица, и большого результата их свидание, вероятно, иметь не будет. Баж.[232] здесь стучится не безуспешно к Амер.[иканцам], но тут недалекость Баж. служит гарантией… Косаренко придет обедать в субботу вечером и тогда мы весь вечер будем спорить и толковать.

3) За [неразб. – ред.] няне следовало бы бранить Вас за растрату сил. Но результат так удачен, что у нее на это не хватает духа.

4) Об Арнде[233] будет послана завтра вторая телеграмма. По получении ответа сообщу расход.

События в Германии производят удручающее впечатление. Революция разыгрывается по русским нотам, но значительно более accelerando[234]. Если Иоффе[235] вернется в Берлин и союзники не потребуют отозвания представителя этой «враждебной» державы, то образуется единый сплошной революционный германо-русский фронт. Сломить его флотом из Балтийского моря окажется тогда более трудным, нежели при состоянии отрезанности Совдепии от всего мира. События идут, однако, так сокрушительно быстро, что предсказывать что-либо едва ли удобно. За Скандинавию я почти что спокоен. Маленькие уличные беспорядки очень возможны, в особенности в Стокгольме, но мне не кажется, чтобы они могли принять размеры событий на Востоке и Западе.

Путешествие мое в Париж отсрочено на некоторое время. Но я все же живу радостью в скором времени обнять дорогих жителей [неразб. – ред.]. Делаю это, покамест, на письме впопыхах.

Ваш всем сердцем Гулькевич

Считаю вполне правильным, чтобы Николай[236] считал Ваше вознаграждение в 1 000 крон ежемесячно. Скажу ему об этом при свидании. Когда Аз.[анчеева] уберут, тогда Вы без риска быть впутанным в нежелательный инцидент, сможете связать обе организации на благо дорогой Руси.

42 27/14 XI 1918 Стокгольм

Дорогой Друг,

Каждый раз, что принимаюсь писать Вам, убеждаюсь в том, что наши обыденные слова не сделаны для того, чтобы выражать те чувства, которые Ваши доброта безграничная и ласка вызывают во мне. Видно, когда складывался язык, не было еще на свете таких очаровательных людей, как Вы, столько же благотворивших, как Вы. Не знаешь, за что благодарить – столько накопилось благодеяний, оказанных Вами.

Начну с Малашевского[237]. Большое спасибо за него. Его приезд в Берген позволит направить томящиеся там товары в Мурманск, где положение может упрочиться от одного их прибытия. За сто офицеров земно кланяюсь Вам. Бездельничающие в Финляндии окажутся теперь при деле, и будут приносить хотя бы маленькую пользу на севере (корреспонденцию относительно их по снятии копий верну с благодарностью). Как славословить Вас за 200 беженцев? И милого Виста[238]? Горячие молитвы облагодетельствованных Вами должны быть услышаны богом… Просить относительно дарового их проезда через Швецию – не собрался духом. Даже Брантинга, которого искренне люблю, не решился беспокоить по этому поводу. Русскому трудно просить за русских же при очень еще «зарождающейся только» симпатии шведов к нам. Встречать, перенаправлять беженцев к Вам будем con amore[239]. О прибытии их сюда будем предупреждать аккуратно.

Очень хотелось бы высвободить Шахматовых[240]. Это сумасшествие, перебираться теперь в Петроград. Если хотите – и дадите кое-какие указания, где их найти там – попробую устроить их бегство из Петрограда. Невольно напрашивается восхваление Вас…

События в Германии, несомненно, серьезны. Но, думаю, Spiessb"urgerligkeit[241] нации спасет ее. Это не славянская бесшабашная натура. У нас как будто бы что-то и назревает. Будущее, ближайшее будущее покажет, насколько серьезны эти признаки.

Меня теребят, дни уходят как будто бы непроизводительно, но каждый час прибавляется по песчинке к воссозданию некогда большого здания. Лишь бы было дано увидеть таковое «под крышею»!

Нежно обнимаю Вас и деток, целую ручки дорогой Нины Ивановны. Обедал у Марфы Людвиговны Олейниковой-Нобель[242] и видел Мину Людвиговну[243], которую по-прежнему люблю и уважаю. Говорили долго и, конечно, о всех Вас. На днях ждут сюда из Украины – via Berlin – Эммануила Нобеля[244].

Как всегда сердечно и неизменно Ваш

Гулькевич