Письма к Олафу Броку. 1916–1923

Большевизм был не только следствием отрицательных сторон нашей прежней жизни, он явился великим учителем, залогом светлого будущего. Брестским договором он пробудил национальное в нас чувство, вылечил от беспорядка в имущественных, личных отношениях, от болтовни, революционной сантиментальности. Надеюсь, что отныне люди будут работать скромно, с постоянством (этого они не умели), будут уважать права других, настаивать , пестовать их. И тогда… Как ни ужасна, бесчеловечно кровава была, подчас казавшаяся самоубийственной, анархия, – раз она миновала, то быть может в будущем мы будем считать ее болезнью, бывшею необходимой для обновления застывшего организма. Это все ужасно и, даже страшно подумать, но быть может столь обещающе в будущем…

Одно больно, нет подробностей о том, как строится там новая жизнь. Я думал, что Господь не приведет меня узреть спасенную Россию, теперь же во мне начинает теплиться надежда…

И все это принес чудный кофе дорогой Нины Ивановны…

Еще раз целую Ее ручки, а Вас и деток радостно и крепко обнимаю.

Ваш неизменно Гулькевич

36 9 X 1918

Простите, дорогой, что пишу Вам на этом несимпатичном мне казенном бланке[200]. Другой бумаги нет под рукой. Прошу также извинение за долгое молчание, но многообещающие события на Руси вызвали такой прилив посетителей ко мне, что потерял всякую возможность что-либо путное предпринимать. Даже газеты не успеваю прочесть, – о более мне приятном, как, например, беседовать с Вами, и мечтать нечего.

1) Насчет Арндта[201] телеграфировал в Омск. Как только получу ответ, немедленно сообщу. Вы мне ничего не должны. Счастлив, что могу услужить Вам.

2) Большое спасибо за сведения о семье Геровского[202]. Постараюсь доставить ему утешительные вести, столь любезно доставленные Вами.

3) Михаил Ивановичу[203] передал слова М. И. Рост.[овского]. Терещенко благодарит своего тезку за хлопоты, но предпочел уехать на север – поездке в Лондон.

4) За архитектора – земно кланяюсь Вам! Какой Вы очаровательный человек. Вы не только выручаете бедных русских из тяжелого материального положения, но Вы нравственно в эту тяжелую пору поднимаете их. Россия, надеюсь, этого никогда не забудет.

5) Относительно Русских заграницею. Вы правы, у них печальная специальность, обливать друг друга грязью. Должен, однако, сказать, что в том повинна главным образом и проявляется их культурная отсталость. За англичанами такого греха не числится. К извинению Ваших Христианийских беженцев (здешних также) следует указать на то, что революционная волна выкинула сюда представителей самых различных и разнородных кругов, политически враждовавших между собою на родине. К сожалению, много среди них людей почтенных. Для личного Вашего руководства прошу пользоваться мною без малейшего стеснения. Буду аттестовать их Вам без малейшей ira[204], отмечая, понятно, люблю ли я их или нет.

События в России нарастают, хотя медленнее, нежели бы мы того желали. Очень боюсь, что Россия не успеет «родиться» к тому времени, когда начнутся мирные переговоры. Больно будет для нашего самолюбия, если мы на конференции не будем иметь ни представителя, ни голоса. Если даже мои опасения не совсем основательны, боюсь, что Россия, возглавленная Омском, не будет иметь того значения, которым ее можно было бы кредитовать, если бы ее столицей была Москва…

С Чупровым[205] постоянно говорим о Вас в минуты радости, сожалея, что не можем поделиться с Вами тем, что нас утешает в минуты грусти, бодримся мыслью о Вашей для нас столь ценной дружбе и благодарим бога за то, что нам дал в Вашем лице защитника и печальника всего Русского.

Целую ручки дорогой Нине Ивановне, Вас и детей обнимаю. А Чупров шлет сердечный привет.

Всем сердцем Ваш Гулькевич

Не могу не кончить просьбою. Ко мне в прошлом году, когда большевики начали публиковать мои телеграммы, приходил интервьюировать от Soc.[ial] Dem.[okraten] молодой Nils Horney[206]. Юноша оказался столь приличным, что я его полюбил искренне. Удалось устроить, что Сербский Посланник посылает его на Македонский фронт. По пути он заедет к Вам. Будьте добры принять и обласкать его, как Вы всегда это делали в отношении всех Русских (хотя он Швед) и моих посланцев, в частности.

37 30/17 X 1918 Стокгольм

Дорогой мой,