Письма к Тебе

Ты всплываешь в абсолютно чужих мне людях яркими миражами.

И меня тревожит лишь один вопрос — от чего:

от моего шалящего от третьей ночи бессонницы рассудка

или

от того, что Ты управляешь моим разумом?…

Звучит музыка, а я в каждой ноте нахожу смыслы, связанные с Тобой. Каждый день мимо проходят тысячи людей, и в каждом я нахожу черты Твоей внешности. Случайно урываю в любом месте голос незнакомца, но слышу только Твой низкий тембр. Наблюдаю за природой, а в каждом цвете и свете вижу только ассоциации с Тобой. Ветер лёгкими шлейфами доносит ароматы, а они будто бы всегда знакомые, будто бы всегда Твои. А перед сном читаю книгу, а в каждой строке бегут слова о Твоём характере, о Твоём образе, о Твоей внешности, о Твоих мыслях — обо всём Тебе.

Ты каким-то необычайным образом находишься во всех людях и во всех вещах, которые я встречаю изо дня в день. И я не жалуюсь — нет, ни в коем случае. Я невероятно радуюсь, ведь так мы можем видеться намного чаще. Ведь так я на самом деле понимаю мир людей и вещей, в котором Тебя нет и однажды не станет для меня навсегда. Ведь, вероятно, однажды затесавшись частичками в прохожих, Ты останешься в них, но Тебя такого, каким я Тебя встретила, не будет. Настигнет ли нас эта реальность, коснётся ли наших рук — пускай рассудит время, а я намертво вцеплюсь в эту ускользающую ниточку: я буду видеть Тебя там, где на самом деле Тебя никогда и не было.

Пару дней назад я брела по окрестностям спокойным, прогулочным шагом, цепляясь за красивые, ранее неприметные (и знаешь ведь почему) мелочи. И если бы мои глаза в этот момент поймал выдающийся художник, то он бы изобразил их птицей, ведь мой взгляд словно парил, будто у него были настоящие крылья, и он мог взлететь на любую высоту и прикоснуться к любой красоте: например, к этой веточке, покрытой хрустящим, как хлопья, льдом и сверкающим, как бриллианты, инеем — и такими чýдными, укутанными тёплым белоснежным одеяльцем, были все деревья, встречающиеся на моём пути. А мелодия зимы, забравшей наконец власть, звучала в морозном воздухе свитом небольшой метели.

И вдруг звенящая тишина природы была разрушена: визг шин резко затормозившей машины уничтожил намертво всю созданную миром и пойманную мной идиллию. И я, объятая безумным страхом, повернулась в сторону дороги. За рулём этой машины бордового цвета, цвета венозной крови, оказался Ты… В снежной буре моих мыслей, какая накрыла тогда ещё и улицу, заблудился единственный вопрос: «Это возможно?» Но, вглядевшись в застывшую перед глазами фигуру, хотя машина уже исчезла, поняла: это не Ты. Просто разыгралось воображение, поймав… два бездонных шоколадных океана. Просто разыгралось воображение, зацепившись за две радужки карего цвета, в которых я сутками готова исчезать, забывая обо всём: кто мы друг для друга, кто я для мира…

Я устремилась вперёд, в пустынную, заметённую снегом, бесконечность улицы, пытаясь уловить каждую черту образа, плывущего ко мне медленным, размеренным шагом, и записать в своём сознании. Это уж точно Ты! Карие глаза, обрамлённые россыпью ресниц. Продолговатая, словно растянутая за уголки в стороны, улыбка. Умилительные щёчки, которые хоч… Вот, чёрт! Я снова ошиблась: это не Ты, а кто-то, страстно желающий заменить Тебя… Но он совершенно ничуть не хуже Тебя. Может быть, даже чуточку привлекательнее, ведь в нём есть не только Ты. В нём есть ещё тысячи мелочей, которые могут заманить меня, могут влюбить меня и которые я могу увидеть в блестящем свете огонька, который горит во мне…

В этих галлюцинациях мне интересно лишь одно: случается ли с Тобой то же самое? И можешь ли Ты догадываться о том, что это лишь верхушка всего моего эмоционального айсберга, причиной неминуемого столкновения и последующего за ним крушения с которым стал весь Ты. Ведь Ты не заканчиваешь мучить меня днём, Ты продолжаешь и после… Ночью, когда Луна искрится по снегу, Ты, сидящий в моём подсознании, снова издеваешься надо мной самыми изощрёнными способами: Ты приходишь в мой сон.

Ночь с первого на второе января возглавила своей болью список самых худших: неосторожный поворот — иголки вонзаются в лопатку; обычное движение — стучащее в ушах давление; снова поворот — дикий жар; снова движение — гепардом бегущий по рукам и ногам озноб. Я прямо во сне ловила себя на мысли, что реальность и сон будто слились воедино, преобразовавшись в неразличимый пласт существования: что там, что здесь мои движения были не ограничены, но каждый вздох раздавался во мне тысячекратной болью. Но всё-таки моему сновидению это никак не мешало.