Письма к утраченной

Стелла не была готова услышать «Дэн Росински», ее застали врасплох. Она выдвинула стул, села. Дэна Росински, заодно с остальными американцами, она старательно гнала из памяти и почти преуспела – главным образом благодаря уверенности, что часы потеряны безвозвратно. Однако вот на столе, точнехонько под потолочной лампочкой, лежит письмо Дэна Росински – ни дать ни взять неопровержимая улика, а сама кухня очень напоминает комнату для допросов в полицейском участке. Причем конверт плоский, часов в нем явно нет. Значит, Дэн Росински ничего не нашел, а все-таки написал? Стеллу обуревало раздражение пополам с радостью.

– Ну и чего ты ждешь? Давай, прочти! Неужели тебе не интересно?

Из гостиной доносится шум – преподобный Стоукс включил радио. Томми Хэндли острит на громкости, достаточной для Альберт-холла.

Нэнси сгорает от любопытства. Прибежала прямо из своей парикмахерской, не заходя домой, от нее вся кухня пропахла раствором для перманента. Так, наверное, пахнет в аду. Значит, «сгорать от любопытства» – не слишком большое художественное преувеличение. Стелла молча взяла конверт. Он был вскрыт. Нэнси надорвала бумагу в спешке, криво: в прореху виднелся фрагмент исписанного листа. Красивый почерк, такой же, как на самом конверте – с наклоном, буквы остренькие. Чернила черные. А глаза у Дэна Росински голубые, прозрачные… Стеллу будто током ударило. Так барахлит в гостиной проводка – нет-нет, да и щелкнет по пальцам, когда зажигаешь лампу.

Не хотелось читать письмо в присутствии Нэнси, а пришлось. Стелла сделала каменное лицо, отлично сознавая, как неумолимо краснеют щеки. Письмо было короткое, всего в несколько строк. Впрочем, этих строк было достаточно, чтобы сердце запело.

– Ну? – не выдержала Нэнси.

Очень медленно, очень аккуратно Стелла сложила листок по сгибам, поместила обратно в конверт.

– Что «ну»? Ты же его читала, зачем спрашиваешь?

– Стелла, если и дальше будешь запираться, я из тебя правду вытрясу, чем хочешь клянусь! Допустим, я прочла письмо. Да, я его прочла! Но я ничего не понимаю, так что давай выкладывай!

– Речь о моих часах. Я их потеряла. Ну, тогда. В тот вечер. В церкви Святого Климента.

– Ты мне не говорила.

– Да как-то закрутилась, забыла. Теперь часы нашлись, только и всего.

Говоря это, Стелла держала руки на коленях под столом и скрещивала пальцы. Она лгала. Она специально не упоминала про часы. Упомянуть про часы означало завести речь о вечере в компании американцев. Стелла боялась, что не сумеет скрыть обиды: почему Нэнси не пришла ей на помощь? Собственно, какую помощь могла оказать Нэнси и с какой стати должна была ее оказывать? Обвинение получалось нелепое, однако Стелла не могла избавиться от неприятного чувства – ее подставили, предали. В цитадели девичьей дружбы появилась небольшая трещинка.

– Я поехала туда на следующее утро, как только хватилась часов. И не нашла. Там, в церкви, был один американец, делал снимки. Фотоаппарат у него, наверное, дорогущий. Так вот, он обещал поискать. Мне-то нужно было возвращаться, кормить завтраком преподобного Стоукса. Американец сказал, если я оставлю ему адрес и если он найдет часы, он тогда… В общем, понятно. Но не могла же я дать свой адрес! Сейчас, когда Чарлз на фронте…

Нэнси вскинула тщательно выщипанные бровки.

– И ты дала мой адрес? Вот удружила так удружила! А если этот Росински псих какой-нибудь?

Стелла покачала головой. Плечи вдруг опустились.

– Он не псих. – И добавила с грустной улыбкой: – Видишь ли, Нэнси, я была уверена, что он не найдет мои часы.

– А он вот нашел, да еще и вернуть хочет… – Нэнси откинулась на спинку стула, сузила глаза. – Ну и каков он собой, этот американец?

– Ты о чем?

– О внешности, о чем же еще! Ну какой он? Высокий или низкорослый? Блондин или брюнет? Симпатяга или страшный?

На плите завел свою песню чайник.

Стелла поднялась, выключила огонь.

– А тебе зачем?

– Затем! Он же мне пишет – значит, я и отвечать буду, – с усмешкой сказала Нэнси. – Я и на свидание пойду, когда он привезет твои драгоценные часики. Так что выкладывай. Чтоб я зря хорошую помаду не тратила. Он стоит того, чтоб губы накрасить?

– Нет.

Прозвучало резче, чем Стелле хотелось. Острое, категоричное слово как бы зависло между зелеными крашеными стенами кухни.

– В смысле, тебе не придется с ним встречаться и переписываться. Я сама напишу. Я сама с ним повидаюсь и заберу часы. Это будет правильно.

Эфир разразился взрывом хохота, отголоски долетели из гостиной до кухни. Нэнси принялась барабанить пальцами по столу.

– А как же Чарлз?

– Чарлза нет дома. Я ничего плохого делать не собираюсь. Человек старался, искал мои часы, письмо сочинял – а я буду сидеть, как принцесса, пальцем не шевельну, хотя сама же и виновата в потере часов?

– Ну, если ты твердо решила…

Нэнси натянула страдальческую гримасу – так она делала всегда, когда Стелла выражала мнение, отличное от интересов Нэнси. Обыкновенно оружие действовало – Стелла мигом передумывала и сдавалась. Но сегодня, ставя чайник на стол, она обнаружила в себе силы взглянуть Нэнси в глаза и заявить: