Письма к Вере

Писать хочется! Я совершенно не сделан для пестрой здешней жизни – или, вернее, все было бы хорошо, если б отыскать в мелькающем ландшафте каждого дня свою маленькую отчизну, – три-четыре часа, которые можно было бы посвятить писанию. Душенька моя, как я люблю тебя… Как это хорошо – разговор с собачкой! Маленький мой…

Мама опять больна. Живут в одной комнате, чтобы было теплее. Она в отчаянии, что я не приезжаю, что опять – разочарование. Просто не знаю, как быть…

Милюкову письмо переписал и передал Ильюше, к которому сегодня специально приходит Алданов поговорить по этому вопросу. Что ты сейчас делаешь? (Четыре часа дня, среда. Верно, не спал, хлопочет над чем-нибудь.)

Сейчас звонил мне Бунин с предложением найти подходящее для нас место около Lavandou и поселиться рядом. Завтракаю с ним в субботу. Погода такая, какую себе представляет пушкинская Лаура, думая о Париже. Но промеж дождей щебечут воробьи и утешительно блестят железные ограды. Я люблю тебя. Повторяю тебе: жду тебя в середине марта. Будет постоянная должность – хорошо, составные заработки – тоже ничего, справлюсь.

О Butler сейчас говорить невозможно, пусть сперва разрешится вопрос: газеты. В субботу встречаюсь днем с Lady Fletcher. I kiss you, my love.

B.

170. 12 февраля 1937 г. Париж, авеню де Версаль, 130 – Берлин, Несторштрассе, 22

Счастье мое, душенька моя дорогая, вчерашнее matineé было удачнейшим из моих выступлений (хотя народу было не больше 150 человек, – и толпы местных венгерцев возвращали в кассу билеты). Утром пришли весьма красиво оперенные Мелотом переводы, так что я некоторые читал в двух вариантах. Был, между прочим, Джойс; мы с ним очень мило поговорили. Он крупнее ростом, чем я думал, с ужасным свинцовым взглядом: одним глазом уже не видит вовсе, а зрачок другого (который он наставляет на тебя особенным манером, так как не может им вращать) заменен дыркой, причем эту операцию делали шесть раз, пока не удалось пробуравить зрачок, не вызывая кровотечения.

Письмо к Мил.<юкову> забраковали, и, вероятно, придется опять с ним повидаться – или писать другое письмо. С И.<льей> И.<сидоровичем> мы выработали план жизни, но многое зависит от лондонской поездки. Одно меня очень ободряет: успех моих французских вещиц. За лето, кроме «Дара», непременно сочиню две conférence и переведу – или напишу прямо – рассказ-другой. Лето мы проведем на юге – и только в крайнем случае, если ровно ничего с бабочками не выйдет в Лондоне, то придется селиться под Парижем. Но, повторяю, о всяких подробностях, о которых шла у нас речь, сегодня писать не буду.

К Gallimard’y я пришел в полдень, как было условлено, и барышня-телефонница внизу, в приемной, где я был единственным посетителем, сказала, что у него сидит дама, нужно подождать. Через четверть часа она (телефонница), напевая, надела шляпку и ушла завтракать. Я остался, как в пустыне. В половине я поднялся наверх, спросил у встречного, как пройти к Галимару; встречный сказал, что Г.<аллимар> занят, и впустил меня в другую, очень изящно обставленную приемную, с креслами, пепельницами и видом на дождь, и там в совершенной тишине я просидел еще полчаса – и, вероятно, до сих пор там сидел бы, если бы не догадался опять спуститься вниз. Там у мелькнувшей служащей в шубке я узнал, что Гал.<лимар> ушел завтракать. Я тогда сказал: «c’est un peu fort». Она предложила все-таки справиться, и наконец в другой части здания мы с ней отыскали Гал.<лимара> уже в пальто. Оказывается, что его никто не предупредил. Оказалось далее, что он сам по-английски не читает, но тут же при мне он записал насчет «Despair», который прочтет Fernandez и даст мне ответ до 15-го (?). Я просил, кроме того, Paulhan, с которым третьего дня прокорректировал «Le Vrai» (он выбросил конец, так что кончается на «grenier» – но как мне наплевать на эти мои французские испражнения! А вместо poète anglais я поставил «allemand»), поговорить еще с Гал.<лимаром> и Fernand. Вот.

Софа живет в отельной комнате, с собачкой и двуспальной кроватью. Так же невыносима, как всегда. Сегодня завтракал у Шкляверов: совершенно все то же, как в 33-м и в 36-м, вплоть до меню. Сейчас иду к Fletcher. Получил письмо от Лизбет; они отложили поездку на несколько дней, так что я их увижу. Написал ей еще. Послал книжки маме, не тронув Люсиных. Выспался, несмотря на зуд. Matinée, кажется, ничего не дало Виктору, т. е. Татаринова пишет к Foldes, требуя возмещения убытков. Настолько всем понравилось, что решено еще устроить такую штуку – но на других условиях, конечно.

Маленького моего целую! Котенка моего… А тебя, моя душенька, беспредельно люблю и мучительно жду тебя.

В.

171. 15 февраля 1937 г. Париж, авеню де Версаль, 130 – Берлин, Несторштрассе, 22

Любовь моя, любовь моя дорогая, напротив: я очень внимательно читаю твои письма – и даже делаю выписки, чтобы на все ответить.