Письма механическому сердцу (СИ)

Впрочем, остальные сотрудники на последней диссертационной отчетности получили те же претензии и строгие придирки – я не один такой. Вряд ли дотошный ревьюер придирается ко мне из-за того, что я из Зауна или из-за того, что я всего лишь ассистент, а не научный сотрудник с профессорскими регалиями.

Но он меня злит. А я при всей своей категоричности по-прежнему не могу поставить его на место – потому что он оказывается прав!

Каждый раз прав! Откуда он знает, он же не читает мои мысли…

А в остальном у меня все по-прежнему. Я много времени провожу в лаборатории или кабинете декана, порой проверяю работы его студентов, когда он занят, и иногда там проскальзывают достойные внимания решения.

Я даже иногда возвращаюсь мысленно во времена, когда я засиживался допоздна, в тусклом свете настольной лампы, на которую летела мошкара, чтобы успеть к зачету. Я никогда не понимал, как все успеть, несмотря на то, что никогда не тратил впустую ни минуты… Наверное я просто пытался сделать идеально – а идеального не бывает.

Я уже не сужу строго – я часто вспоминаю, как ты снисходительно улыбалась, когда кто-то говорил несусветную глупость… Ты всегда знала, что ты выше них – и несмотря на некоторое пренебрежение, ты принимала чужое несовершенство.

А на меня ты смотрела иначе. Я хотел верить, что во мне ты видела нечто особенное… Я хотел быть для тебя особенным.

Я был особенным – но в своей манере… Не всегда хорошей.

Если я вдруг навеваю тоску своими рассуждениями, я прошу прощения. У меня не было намерения грузить тебя своими проблемами и дурными мыслями.

Виктор».

Он сложил белый лист, испещренный аккуратным мелким почерком, и запечатал конверт – чтобы не было искушения переписать заново. От усталости щипало глаза и гудела голова – но это было его обыкновенным состоянием.

Проклятый супервизор со своими дурацкими придирками отнимал намного больше сил, чем следовало. Несмотря на то, что Виктор запретил себе реагировать, получалось скверно, и он сам не понимал, почему.

Хеймердингер сказал, что рассмотрит его заявление о смене ревьюера – «чтобы личное недопонимание двух сторон не влияло на работу». Виктор подозревал, что декан откажет в прошении – и все вернется на круги своя.

«Надо просто не воспринимать его всерьез, – мысленно убеждал себя молодой мужчина. – Он такой же самодур, как остальные, только с самомнением и высоким уровнем профессионализма…»

Откуда вдруг появился этот анонимный супервизор, Виктор не ведал, ибо тот не был похож ни на одного предыдущего рецензента. «Чтоб ты сквозь землю провалился!» – однажды чуть не написал ассистент декана в постскриптуме к сдаваемой проектной документации.

Но эмоции были редко свойственны Виктору, и он умел их гасить. Посчитав проявление негодования слишком глупым поступком, молодой ученый более не позволял себе подобной дерзости.

Но иногда так хотелось…

Алекс бы ему посоветовала представить, как трость обрушивается на голову ненавистному супервизору. «Раз, два, три… Ну что, полегчало? – спрашивала бы она, заглядывая в его янтарные глаза, видя в них не угрюмость и раздражение, а облегчение и даже веселье. – И еще пнуть под зад. Хочешь я сама пну его – под его костлявую стариковскую задницу?»

Виктор бы уже вовсю хохотал, и ему было глубоко наплевать на какие-то нелепые недомолвки с коллегами-академиками.

Прошло почти шесть лет – а он до сих пор помнит ее голос, – и родные звуки до сих пор звучат в голове, когда он воображает, что она рядом.

Разве так бывает?

========== 14 ==========

– Не понимаю, почему ты просто не придешь к ним и не скажешь: «Привет, это я, я вернулась…», – рассуждала Джинкс, болтая ногой, сидя на металлическом выступе площадки заброшенного завода. – Тебе не обязательно говорить, где ты была все эти годы.

Если бы все было так же, как на словах… Де Блан вздохнула. Взгляд темных глаз был устремлен вдаль, на шпили и крыши столичного горизонта, над которым возвышалась пурпурная луна. Вид на Пилтовер завораживал – и навевал горько-сладкие воспоминания.

Порой Алекс очень хотела просто пройтись по улочкам, залитым золотым сиянием, по портовой набережной – под истеричные крики водных птиц; услышать гомон живого города, выкрики торговцев, рокот двигателей дирижаблей. Она нередко возвращалась мысленно в сад Академии, где, обложившись учебниками, они с Виктором подставляли лица солнцу, смежая веки, греясь и млея, как весенние коты.

И вообще Виктор напоминал ей кота. С янтарным взглядом, с повадками недотроги, который ластится и дает себя гладить только избранным… Он невзлюбил ее сперва: она это явно ощущала в каждом жарком споре на занятиях, когда он, обыкновенно оставаясь в тени, вдруг поднимал руку после ее реплик и приводил контраргументы.

Она была выскочкой, которая всегда на виду… А он был выскочкой, который до последнего не вмешивался – и делал по-своему, но с удивительным умением и усердием, затмевая в итоге всех.