Письма мертвой королеве (СИ)

Где-то в траве оголтело застрекотал последний осенний кузнечик. На речном перекате подпрыгнула, блеснув серебряной чешуей, крупная рыба. Рататоск вдумчиво перебирала шерсть на своем хвосте, вычищая сухие травинки и комочки грязи. Фенрир рассеянно насвистывал, в мелодии смутно угадывался «Серый ветер».

— Так что скажете? — не отставал Слейпнир.

— Глоток воды из Леты и Гьёлль тоже дарует забвение, — Фенрир не зря мотался по мирам.

— Ага, при условии, что этот глоток сделает призрак умершей души. Бабуля Гюльва покамест вполне жива и относительно здорова, — напомнил конь-оборотень.

— Предложи что-нибудь получше! — вспылил Фенрир. — Скажи уж честно, что боишься лезть к корням Иггдрасиля!

— Кто боится, я? — немедля взвился Слейпнир. Рататоск привычным движением вцепилась в плечо Фенрира:

— Тихо! Хватит его дразнить! Отчего все ваши беседы завершаются тем, что вы пытаетесь убить друг друга?

— Это старая и добрая традиция семьи Локинсон — прикончи сородича первым, чтобы он не успел воткнуть кинжал тебе в спину, — хмыкнул Фенрир. — Папочка всегда повторял: мир сурово спрашивает с того, кто утратил бдительность. Ну хорошо, допустим, ты нас убедила.

— Один с нас шкуру снимет, когда узнает, — расстроено протянул Слейпнир. — А отец будет стоять рядом и твердить, мол, сами напросились.

— И что самое досадное, ни Хель, ни ее дружок даже не скажут нам простого «спасибо» за все наши труды, — посыпал соли на чужие раны заботливый Фенрир. — Кто-нибудь знает дорогу к Мимиру? Рататоск?

— Ну, я пару раз ходила туда… — белочка передернулась. — Жутковатое местечко, хотя никаких чудищ престрашных, о которых с таким жаром все говорят, мне на глаза не попадалось. Там… там очень одиноко. И жутко, как в двергских пещерах, когда задумаешься, сколько тяжеленных камней у тебя над головой. Словно само небо давит на тебя. Мне там не нравится.

— Ну, с чудовищами я потолкую, — Фенрир оскалился в белозубой ухмылке. — А вот насчет тяжелого неба… Конёк, ты с нами или все-таки домой, к кормушке и теплой конюшне?

— Разве я могу упустить возможность поглядеть на то, как тебя наконец-то разделают на кусочки? — отпарировал Слейпнир. — А может, Мимир для острастки выпорет тебя ремнем. Чтобы не лез, куда не просят.

— Надейся-надейся, — Фенрир встал, потянувшись и принюхавшись. — Надежда умирает последней. Эхх, надо было мне выставить Бальдра прочь, как только он объявился в моем кабаке. Сидел бы я сейчас спокойно, дул себе эль, закусывал строганинкой… Это все моя чувствительная да отзывчивая душа!

Слейпнир выразительно закатил глаза под лоб. Он был уверен, что никакой души у Фенрира нет. За ненадобностью.

Кто-то из великих некогда закрыл прямой путь к корням Великого Ясеня Иггдрасиль. Вряд ли этот поступок был проявлением заботы по отношению к случайным путникам, скорее — ради того, чтобы всякие мимохожие искатели приключений и дармовых знаний не беспокоили лишний раз хранителя Источника.

У Рататоск сложилось впечатление, что они идут по кругу, описывая огромную спираль и всякий раз подбираясь чуть ближе к заветному месту. Они уже проходили здесь, она помнила рощу столетних буков, и заснеженные горы, похожие на оскаленные клыки, и клубящийся в низинах туман, окрашенный изнутри оранжевыми сполохами. Она засыпала, роняя голову и утыкаясь подбородком в грудь, и просыпалась, в ужасе хватаясь за поводья. Неутомимый скакун рысил и рысил вперед, рядом с ним наметом стелился белый волк, и Рататоск казалось, что так будет всегда. Они будут странствовать в поисках недосягаемой цели до самого конца времен, луна и солнце сойдут со своих мест, а они даже этого не заметят.

«Зачем мы только в это ввязались?» — удручённо вопросил Слейпнир, когда они остановились на очередном перевале. Внизу белел заснеженный лес, за ним неприветливо хмурились горы. Пейзаж черной лентой прорезала незамерзшая река, по которой с дурацкой величавостью уплывали льдины.

«Потому что кто, если не мы, — Фенрир сел, задрав острую морду к сеющим мелкую снежную крупу небесам, и подал голос. Низкий, переливчатый вой пролетел над дремлющим лесом и растаял вдали. С ближайшей сосны с тихим шелестом обрушилась увесистая снеговая шапка. — Отец говорит, рано или поздно предают все. Но ты должен знать, что в мире сыщется кто-то один, единственный, кто не повернется к тебе спиной. Кто-то твоей крови. Кто не будет долго и муторно выспрашивать, что да как, а просто встанет, пойдет и рискнет шкурой ради тебя. Без расчета на выгоды и благодарность. Просто потому, что так надо», — он снова завыл, от полноты чувств свободного зверя, вольно бегущего сквозь снег и ветер.

Интересно, задумалась Рататоск, распространяет ли Локи те правила, которым он учил своих детей, на себя. Если он считает достойными своей заботы и доверия только родичей по крови, то асы ему чужие. Кроме разве что Одина. А ведь, если подумать и прикинуть хвост к носу, любой поступок Локи рано или поздно оборачивался для Асгарда благом. Странным таким благом, двусмысленным и неоднозначным, но благом…