Письма на краю тумана. Инстаграм-роман

В центре комнаты, прямо над кроватью Эмине-ханым, свисала тучная старая железная люстра с хрустальными подвесками, некоторые из которых давно потерялись или были разбиты во время уборок. На полу лежала старая циновка с выгоревшим, вытоптанным узором из еле различимых цветных треугольников и полос, устремив свой взор в потолок прямо на люстру. Они были знакомы так давно, что это принято называть целой жизнью, и им всегда было о чем поговорить. Ах, сколько же шагов помнила эта циновка. Сколько теплых поцелуев и сладких слез, сколько минут ожидания сохранила в себе эта люстра. Сколько шагов вверх и вниз выдержала лестница, которая вела на первый этаж. Деревянная, с блестящими перилами. Но не от лака; перила были затерты прикосновениями хозяев дома. Дети скользили своими ладошками или попами, когда пытались беззаботно скатиться вниз. Родители, а теперь и Эмине-ханым опиралась на них, чтобы чуть легче было подниматься наверх. Шершавые руки Эртугрул-бея полировали перила, когда он возвращался с работы и взлетал на второй этаж в комнату к жене, выбивая весь дух из ступеней. Ступеньки лестницы были укрыты паласом той же расцветки, что и циновка в спальне. Вытерлись они приблизительно так же неравномерно, как это бывает в подобных домах с прошлым. Да, скорее, этим главным декоратором было именно прошлое. Оно наводило тут свои порядки, а ему противиться не хотелось никому из обитателей.

Все в доме было погружено в тягучую и неспешную историю его владельцев и помнило события нескольких поколений семьи Эмине-ханым. Склерозом, как и новизной, эти вещи явно не могли похвастаться. Дом помнит ее еще маленькой девочкой, которая играла в прятки в этих комнатах с двоюродными братьями-близнецами. Им не удавалось обмануть девочку и подменить друг друга. Она их всегда отличала, хотя они были похожи как два спелых абрикоса с ветки дерева в саду. Она всегда могла отыскать самые укромные детские уголки, и маленькая Эмине-ханым часто выигрывала, расстраивая тем самым менее проворных братьев. На нижнем этаже располагалась гостиная. Большая и светлая, так ей всегда казалось, в ней играть запрещалось – это была взрослая часть дома. Вход в нее обрамлял дверной проем аркой, на котором, если присмотреться даже сейчас (очень внимательно), можно было найти отметки с ростом самой Эмине-ханым и (если присматриваться не так тщательно) ее дочери.

Вода в трубах текла исправно и с одолжением. Ржавчина по ним тоже распространялась неохотно. Листья на деревьях в саду шумели вполсилы, даже если ветер удваивался. Три больших бесхитростных окна выходили на улицу и еще два таких же простачка в сад. Окна обрамляли ставни и, если их сомкнуть в летнюю жару, солнечные лучи пекли уже не так беспощадно. Они рассеивались на полосы и чертили собою комнаты и всю утварь в них. Пол и потолок становились сплошными линиями, будто линованная тетрадь. Полосы огибали углы, спускались по стенам, стекали по дверным проемам и превращались в пунктир по вине скрипучих стульев, столов, буфета. В доме было тепло. Даже зимними вечерами в нем невозможно было замерзнуть. Пледы не требовались. Если по крыше стучали капли, то их услышать можно было даже на первом этаже. Мелодия дождя всегда была кстати. Яркостью дом наполнялся только в дни, когда солнце на несколько часов прямыми лучами попадало внутрь. Вечерами же света казалось мало, но хозяйке этого было вполне достаточно. Могло показаться, что вечерами она зажигает свечи, но это только так казалось. Особенно, если вы прошли мимо горящих окон вдоль улицы. Весь дом с фасада был увит виноградом. Диким и совершенно непригодным для еды. Его ягоды не свисали барочными гроздьями и не полнились янтарем. Они уже будто рождались изюмом. Высохшими одинокими бусинами чернильно-синего цвета. Они не были и сочными или сладкими, скорее терпкими и какими-то вязкими. Пробовать их совершенно не хотелось. Своим вкусом ягоды могли порадовать только совсем изголодавшихся птиц, которым не досталось иного, более изысканного корма. Вина из них не приготовить. Солнце в них уже не впустить. Оставалось только покрываться дополнительными морщинами и коротать свой век. Но польза от винограда тоже была. Он давал необходимую прохладу в часы летнего изнывающего зноя, когда все силы выжигает жара. Его стебли своими щупальцами морского чудища обнимали, сковывали бревенчатые стены, карабкались по водосточным трубам, обвивали окна, ставни и доставали прямо до крыши. Всеми силами упирались, подпирали ее и потом исчезали из поля зрения. Листья, в отличие от ягод, источали жизнь в любое время года и, будто чешуйки какой-то рыбы, плотно находили друг на друга – превращались в единый щит. Прочный и надежный. Казалось, что в этих цепких, хватких объятиях дому гораздо спокойнее и ему не грозит суровое, беспощадное время или леденящие морские ветра в месяцы холода. Эта броня его защитит, надежно убережет, сохранит, а вместе с ним и всю нехитрую, но ценную для нашего рассказа историю семьи Эмине-ханым.

Часть 3. Капля, несущая наслаждение