Письма Непокорного. Том 1 (СИ)

Центр операций находится в маленьком городке под названием "Говернадор-Валадарис", где я устроил себе пенаты, посреди того, что я называю "Mica-belt" [слюдяной пояс]. Я счастлив был оставить журналистику, которой сыт по горло -- я чувствую себя лучше на дорогах. Однако, отдавая должное своему честолюбию, хочу заметить, что завершил журналистскую карьеру с блеском: руководство A.F.P. прислало мне поздравление за серию сделанных мной репортажей (о побеге из Аншиеты), и мне предложили "пост" при Директоре филиала Франс-Пресс в Бразилии. Но существует ли нечто, ради чего можно отказаться от этого? Всё, что я делаю, это следую за своей наибольшей плотностью. Вопрос всегда один и тот же: когда свобода достигнута, для чего эта свобода -- и может быть, прожить этот вопрос с полной осознанностью посреди этого неопределённого равновесия крайностей было самим смыслом жизни и условием нашего наивысшего роста. Чего стоит жизнь, если она не является в первую очередь напряжением? Мне кажется, что мы каждую минуту своей жизни должны проживать так, будто это вопрос жизни и смерти; никаких передышек, никакого отдыха; и каждый из этих моментов должен быть абсолютным утверждением того, что "это" стоило того, чтобы быть пережитым, быть продолженным. А иначе что? В каждый момент мы должны быть в состоянии утвердить свою жизнь, как самоубийца утверждает свою смерть -- этот экстремальный момент, когда мы решаем жить, а не умереть (или наоборот), и есть единственный момент истинного сознания.

Но как это трудно, Подруга, не засыпать, не поддаваться ежедневному сомнамбулизму. Каждый день мы должны бороться против тёмной глубинной силы -- силы наших привычек, нашего ментального автоматизма, которые тянут нас назад. Как это трудно -- оставаться бодрствующим и не скатываться каждый день в прежнее состояние!

Единственная польза "кочевничества", в котором я живу, это гигиена. Ежедневные неопределённости вынуждают меня объединить себя вокруг своей центральной сущности. Эти нарушения ритма во внешней жизни помогают сломать другой, внутренний, ритм, другой автоматизм. Впрочем, я прошёл стадию энтузиазма в отношении "новых опытов": не существует новых ситуаций, есть только внутренние колебания, флуктуации, и мой единственный мотив в том, чтобы овладеть этими флуктуациями.

Я действительно не знаю, к чему меня это приведёт. Мне кажется, иногда я переживаю опасное пари, я и вправду держу пари с Неизвестным, которое я надеюсь пробудить в своих глубинах. Порой мне кажется, что я переживаю что-то вроде чудовищного безумия, и всё вокруг меня тает: одиночество, необходимое целомудрие, безмолвие... и какое последнее слово этого безумия, если не пустыня, вакуум??

Незадолго до отъезда из Рио я нашёл в книжном магазине и пролистал Журнал А. Жида, где он опубликовал моё письмо, посланное "Учителю" в Египет. На меня произвёл любопытное впечатление текст этого письма, которое я чистосердечно и открыто написал более пяти лет назад. Вопрос, который меня тогда волновал, состоял в том, чтобы найти "учителя"; тревога, которую я выражал, состояла в том, что я предоставлен самому себе, без направления, без учителя. Какой путь проделан с тех времён: Индия, Франция, Гвиана... и тем не менее, я столь мало продвинулся. Теперь я знаю, что есть единственный учитель, это внутренний Учитель, которому нужно сказать ДА, ещё и ещё раз ДА, вопреки всему, как хорошему, так и плохому. Это ДА, я его произнёс и я им живу -- пытаюсь жить. Но если не считать этого нового жгучего осознания, что я сделал? В чём я прогрессировал? Вы, кто меня знает, вам должно быть известно, что я топчусь на месте... Иногда меня приводит в отчаяние, что я остаюсь чем-то вроде абсолютного вопроса без ответа, абсурдного пламени, сжигающего само себя.

*

* *

Говернадор-Валадарис, 31 августа