Письма Непокорного. Том 1 (СИ)

С тех пор, с момента лагерей, с момента этой радости, я не знал отдыха. И когда я возвращался назад, к своему прошлому, мне казалось, что это была та же радость, которую преследовал необузданный ребёнок, которым я был, когда мчался как сумасшедший через поросшие травами поля, разрываясь от счастья -- та же радость, которую преследовал бесшабашный юноша на своём маленьком паруснике. Было ли это чем-то иным, другой вещью, которую я искал в немецких застенках в Бордо? -- и всегда, осознавал я это или нет, радость эта открывалась только на последнем дыхании -- как будто её нужно было спровоцировать, вынудить к проявлению. Думаю, теперь я понимаю, что означает фраза "отдать душу" ["испустить дух"].

С самых лагерей я не прекращал преследовать этот живой источник, который я разгадал, ощутил. Мне казалось, что требуется оставить ВСЁ, пожертвовать ВСЕМ ради него. Но впрочем, уже не было речи о том, чтобы чем-то "жертвовать", ибо меня ничего уже не интересовало, кроме этого. С тех пор я не переставая искал тот момент, когда на пределе всех ресурсов ДОЛЖЕН выплеснуться этот единственный источник -- это было, это стало чем-то вроде жара, лихорадки крайней нужды, крайних лишений. Я не переставая стремился к тому, чтобы избавиться от всех связей, отношений, дабы найти единственную Связь с наиважнейшим, с этой сущностной радостью, этим состоянием глубинного братства с миром. Какое значение могло иметь для меня "всё остальное"? Я вышел из лагерей только ради этого. А "всё остальное"... впрочем, не осталось ничего.

О том, как протекала моя последующая жизнь, вы более-менее знаете. Я уволился из службы Колоний, покинул мирное убежище в Гималаях, покинул Гвиану, а теперь покидаю Рио. Всякий раз, когда я намеревался "отвлечься" от этого наиглавнейшего, всякий раз, когда я встречал тихую гавань покоя, компромисс, я тут же уезжал.

В то же самое время, когда я обнаруживал в себе эту необычайную "надежду", одновременно меня втягивало в борьбу с великим отчаянием -- всё происходило так, будто эта сила вызывала другую, противоположную, силу; будто эта вещь рождала соответствующую ей силу разрушения. И лишь в опиуме я находил некоторое успокоение, безмятежность, но я отказался от интоксикации опиумом, как и от всего остального, после четырёх лет непрерывного курения. Я смог найти некую иную форму интоксикации в усилиях, которых требовала работа в джунглях Гвианы, но я отказался и от джунглей.

Жак, мне кажется, что я никогда не выдохнусь, никогда не найду завершения, что я обречён быть кем-то вроде скитальца. Эта Радость -- что-то вроде призрака, фантома, который всегда ускользает, который влечёт меня всё дальше и дальше, делая всё более одиноким... То, что я зову "Радостью" -- и безусловно, это была Радость, -- не более, чем внутренняя сила, с которой я ничего не могу поделать; некая вещь, напоминающая плотность, мою плотность. И нет иного выхода, кроме как принять всю её массу -- пока не затрещит.

Физически я пока ещё не утомлён дорогой. "Это" может продолжаться. Но я изнурён в ином смысле, душой.

Касательно книги, которую я пишу? -- но что для меня важно, так это суть, завершение. В остальном же я и так знаю, кто и что я есть. Имеет ценность не всё то, что я пишу или напишу, но та глубинная вещь внутри меня, которую удастся "постичь". Если это закончится провалом, то какой толк создавать ещё одного бунтовщика и литературного самоубийцу?

............

Простите меня за это письмо. Я знаю только одно: мне больно, и всё вокруг -- пустота.

Б.

U

Рио, 2 августа [1952]

Бернару д'Онсие

Дорогой Бернар, прилагаю запрошенную бумагу [о культивировании мака]. Пришлось немало побегать по Министерствам, прежде чем найти требуемое и человека, который нам нужен. Видя его настороженность, я показал ему сфабрикованные ранее документы "Франс Пресс" и под предлогом "репортажа" вытянул из него всё, что мог (ранее я сделал опросник в письменной форме, переведённый на португальский -- это облегчило задачу).

На всякий случай предупреждаю тебя, что бразильская администрация "более медленная, более продажная и более непоследовательная, чем индийская"!! (Это мнение Уотсона). Так что ты предупреждён!

Полагаю, что моё последнее письмо сводилось к "обмену дурными манерами" с тобой. Я сожалею, что недостаточно думал о тебе, о свалившейся на тебя неудаче, лишившей тебя осмотрительности. Надеюсь, ты не в обиде? (Но однако, не рассчитывай на меня в вопросе женитьбы на богатой дуре с большим наследством!) Я покидаю Рио завтра утром, отправляясь в захолустье... Мы чертовски одиноки в этой стране.