ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея

— Когда «потом»?

— Не знаю, достойнейший. Он сказал, что на то придет свое время…

— Ты тоже это слышал? — спрашивал председатель у следующего.

— Он говорил по–другому, досточтимейший: что важнее милосердие, чем пост…

— А того, что сказал предыдущий свидетель, ты не слышал? Или ты не понял, что он сказал? Может, ты не понимаешь галилейского наречия?

— Понимаю, досточтимейший… Но я не слышал, чтобы Он так сказал…

— Но вы оба видели, что Он не постится?

Свидетели вопросительно переглянулись.

— Я этого не видел… — буркнул иудей.

— Но люди говорили, что не постится, — быстро добавил первый.

— Кто еще, — допытывался Ионафан, — видел, что Этот Человек не постится?

Снова воцарилась тишина. Ее прервал какой–то амхаарец с изрытым морщинами лицом и большими, негнущимися руками трудяги–строителя.

— Я слышал, как Он говорил, что не нужны омовения. Он сказал так: «Фарисеи моются только сверху, а вам будет достаточно, если будете чистыми изнутри…»

— Ох, какой грешник! — охнул равви Иоиль и сгорбился еще сильнее, чем обычно.

— Это серьезное обвинение, — заявил равви Иоханан. — Позволь мне, досточтимый, — обратился он к председателю, — задать свидетелю несколько вопросов. — И когда Ионафан кивнул головой в знак согласия, Иоханан спросил: — Слушай–ка, парень, Этот Человек когда–нибудь погружал перед едой в воду сомкнутые ладони?

— Нет, я никогда этого не видел, — заверил свидетель.

— А видел ли ты когда–нибудь, — спрашивал теперь равви Елеазар, — чтобы по возвращении из города, где человек чистый всегда может столкнуться с грешником, Он омывал все Свое тело?

— Нет.

— А видел ли ты когда–нибудь, бедный грешный человек, — спрашивал равви Иоиль, — чтобы Он или Его ученики омывали водой медные котелки, в которых приготовляется пища?

— Нет.

— А каменные чаны, к которым могла прикоснуться нечистая женщина?

— Нет.

— А глиняную чашу, из которого мог пить неизвестно кто?

— А ложе, на котором на пиру может возлечь чужой?

— Равви Иоиль, если ты собираешься спрашивать этого человека обо всем, что вы велите омывать, то нам не хватит и ночи на расследование, — не выдержал Ханан сын Ханана.

— Как ты можешь так говорить? — возмутился равви Ионатан. — Это серьезное дело!

— Но оно затянулось слишком надолго!

— Если этим исчерпываются преступления Этого Человека, — раздался голос Иосифа, — то тогда пора идти домой спать… Фарисеи скоро захотят омывать луну и звезды…

— Ты и сам–то, Иосиф, не особенно чист! Слишком часто ты бываешь в компании гоев, — бросил Иоиль.

— Равви Никодим, — Иоханан обращался теперь прямо ко мне, — твой приятель и компаньон насмехается над омовениями, которых ты сам, надо полагать, придерживаешься…

— Да… Я соблюдаю очистительные предписания, — оборонялся я, — но не надо преувеличивать…

— Что ты называешь преувеличением, Никодим? — атаковал меня равви Иоиль.

— Преувеличением, как учил великий Гиллель, становится требование омывать весь горшок, когда только его ручка могла быть тронута нечистым, — спровоцировал я никогда не иссякающий спор.

— Неправда! Неправда! — вскинулся равви Елеазар. — Ручка представляет собой единое целое с горшком! Когда ручка…

— Так что мы делаем? судим богохульника или препираемся из–за идиотского горшка? — взорвался Каиафа.

— Мы устанавливаем, — фальшиво–сладким голосом проворковал равви Онкелос, — степень оскверненности Этого Галилеянина.

— Ведь вы же утверждаете, что никто, кроме вас, не чист, — прошипел Иосиф сын Дамая.

— Иосиф прав. Скоро и солнце будет для вас недостаточно чистым, — засмеялся Симон Каинит.

— Кто не заботится о чистоте тела, тот не заботится и о чистоте сердца, — заявил равви Иоханан.

— Если даже человек чистый не омывает всего того, что полагается, то уж амхаарец и подавно не будет ничего омывать, — распалился равви Елеазар.

— Тяжки, тяжки грехи Израиля! — стонал Иоиль, вздевая вверх руки с растопыренными пальцами. — Тяжки его грехи, когда так говорят самые достойные…

— Замолчите! — крикнул Ионафан. — Замолчите же! — он повторял это до тех пор, пока на скамьях не прекратились крики — Довольно! Не будем судить Этого Человека за то, что Он не соблюдает омовений. Он ведь обыкновенный амхаарец… Все они грешники, не так ли?

— Ионафан прав, — признал равви Ионатан от имени всей скамьи фарисеев.

— Следующий свидетель! — председатель пригласил человека с потасканной физиономией городского воришки. — Что тебе известно о Нем? — спросил Ионафан.

— Он сказал, что Его тело — это хлеб, и каждый должен есть его, а Его кровь — это вино…

— Какая мерзость! — с отвращением скривился Иегуда бар Ханан.

— Только шотех может так говорить, — заметил один из фарисеев.

— Или сумасшедший.

— Тело и кровь — вот все, что интересует амхаарцев! А где же забота о духе? — жалобно затянул Иоиль.

— Это не грех, это — безумие, — бросил молодой фарисей, сидящий с краю.

— Что еще ты можешь о Нем сказать? — допытывался Ионафан.

— Он… — человек запнулся, потом поднял вверх руку обвиняющим жестом и завопил: — Он сказал, что Храм будет разрушен!

— О–о–о! — пронеслось по скамьям.

— Кто же его разрушит? — спросил свидетеля председатель.

Человек на секунду задумался.