Читаем Письма о письме полностью

мир маленьких журналов для меня – не очень-то здоровое животное. есть 3 или 4 хороших, а после них – ничего. как-то на днях один журнальчик, «Помол», поменял одно слово у меня в стихотворении – «chess» на «chase», что с оставшимися словесами выставило меня каким-то пидарасом. пусть у них будет свой клуб, все по-ихнему, но зачем туда тащить меня-то? так или иначе огорчившись, я им про это написал. а есть и десятки других журналов, что принимали у меня стихи, только номер так и не выпускали и НИКОГДА не возвращали работы. копии я не храню. да и не верю, что моя работа так уж драгоценна, но это все равно отвратительно, как эти мальчики из маленьких журналов со своими высокими идеалами оказываются мудачьем, пидарами, факирами, уебками, садистами и так далее и тому подобное. беда в том, что большинство этих мальчиков очень молоды. маленький журнал им кажется эдакой драматичной штукой, Искусство, снесем старые барьеры, ура храбрости, тому подобное. но для начала большинство их – плохие редакторы, денег нет, кроме тех, что ожидаются из всего этого расклада; работать не любят и скверные писатели, в большинстве своем; а потом просто устают, говорят, ну его нахуй. Я у этих говнюков потерял книжку стихов и рисунков, а также 300 стихотворений. иногда я думаю, что уж лучше иметь дело с телефонной ко., газовой ко., полицией.

[Роберту Хеду]18 октября 1967 г.

[…] про антивоенные стихи, я против войны был давным-давно, еще в то время, когда это не еще не было так популярно или распространено. сугубое одиночество, Вторая мировая война. похоже, с интеллектуальной и художественной точки зрения, есть хорошие войны и плохие. для меня же все войны плохи. я по-прежнему против войны и против чертовой кучи всего другого, но до сих пор помню другую ситуацию, и как поэты и интеллектуалы меняются, подобно временам года, и все доверие и вся позиция, что есть у меня, содержатся главным образом во мне самом, в том, что от меня осталось, и когда я теперь вижу длинные очереди протестующих, я знаю, что все их мужество – лишь некая полупопулярная храбрость, они делают то, что до́лжно, в подходящей компании, теперь это так легко. где же, к черту, они были, когда меня швыряли в камеру, Вторая мировая? тогда-то все было очень-очень тихо. Не доверяю я человечьему зверю, Хед, и толпы мне не нравятся. я пью себе пиво, бью по печатке и жду.

[Херолду Норзе]21 октября 1967 г.

[…] p. s. – пиздец письмо, в общем, про Гинзбёрга, очевидно, что он принял у толпы мантию (давно) и это скверно, потому что, как только толпа вручает тебе мантию и ты ее принимаешь, они начинают на тебя срать. однако Аллен этого не знает. он думает, что ему хватит чуйки через это переползти. не так. борода у него торчит и скорее спасает его, но нельзя писать поэзию с бородой. я теперь едва могу его читать. его яческие штуки с самопровозглашенным БОГОМ и ВОЖДЕМ попросту скучны и одержимы. ну и он вынужден цепляться за Лири и Боба Дилана, которые попадают в заголовки. все это плохие шаги. все это очевидно, но никто ничего про это не говорит, главным образом потому, что они немного боятся Аллена, как немного боятся (больше боятся) Крили. эта тусовка вся впустую, немного напоминает фильм ужасов – на самом деле хочется смеяться, но в воздухе смердит. по-моему, вся эта искореженная зверская дрянь как-то соотносится с С. Ш. Америки, хоть и не уверен. господи, способны ли европейцы так все проебывать? полагаю, способны, но не с такой последовательностью и точностью.

[Херолду Норзе]3 ноября 1967 г.

[…] из-за всего этого, «Вечнозеленого [обозрения]» и «Пингвина», и это хорошо, мы можем выдержать порцию света, лишь бы только писакам и ослам не досталась вся балеха, нам по-прежнему следует помнить, откуда мы взялись и что это все такое. голова должна оставаться там, где она есть. боец хорош только до своего следующего боя; последний не поможет ему продержаться и первого раунда. писать – это вроде оставаться в живых, пища, каша, выпивка, жаркая поебка. эта печатка и очищает, и перемалывает, и выравнивает, и молится. никто никогда не попросит меня выдвигаться в Президенты на платформе «Дурь – в каждый Котелок». мне хватило скверных работ. а если им подавай божественности, пускай поищут у себя в церкви на углу. мне же нужны только ленты для пишущей машинки, бумага, что-нибудь поесть и где пожить – предпочтительно с окном на улицу и сральником не в общем коридоре, с квартирной хозяйкой, у которой хорошие ноги, и она шелестит бедрами и задом, когда трется о тебя время от времени. О меня, время от времени.

[Херолду Норзе]1 декабря 1967 г.
Перейти на страницу:

Все книги серии Чарльз Буковски. Бунтарь и романтик

Из блокнота в винных пятнах (сборник)
Из блокнота в винных пятнах (сборник)

Блокнот в винных пятнах – отличный образ, точно передающий отношение Буковски к официозу. Именно на таких неприглядных страницах поэт-бунтарь, всю жизнь создававший себе репутацию «потерянного человека», «старого козла», фактотума, мог записать свои мысли о жизни, людях, литературе. Он намеренно снижает пафос: «Бессвязный очерк о поэтике и чертовой жизни, написанный за распитием шестерика», «Старый пьянчуга, которому больше не везло», «Старый козел исповедуется» – вот названия некоторых эссе, вошедших в эту книгу. «Я швырнул себя навстречу своему личному божеству – ПРОСТОТЕ», – признался он. Всякий, кто прочтет эту книгу, увидит, что простота эта – обманчива. А черный юмор, цинизм, грубость – маска, за которой скрывается легкоранимый, уязвимый, страдающий человек.

Чарльз Буковски

Современная русская и зарубежная проза
Письма о письме
Письма о письме

«Я работал на бойнях, мыл посуду; работал на фабрике дневного света; развешивал афиши в нью-йоркских подземках, драил товарные вагоны и мыл пассажирские поезда в депо; был складским рабочим, экспедитором, почтальоном, бродягой, служителем автозаправки, отвечал за кокосы на фабрике тортиков, водил грузовики, был десятником на оптовом книжном складе, переносил бутылки крови и жал резиновые шланги в Красном Кресте; играл в кости, ставил на лошадей, был безумцем, дураком, богом…» – пишет о себе Буковски. Что ж, именно таким – циничным, брутальным, далеким от рафинированной богемы – и представляется большинству читателей тот, кто придумал Генри Чинаски, которого традиционно считают альтер-эго автора. Книга «Письма о письме» откроет вам другого Буковски – того, кто написал: «Творение – наш дар, и мы им больны. Оно плескалось у меня в костях и будило меня пялиться на стены в пять часов утра…» Того, кто был одержим писательством и, как любой писатель, хотел, чтобы его услышали.

Чарльз Буковски

Биографии и Мемуары

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих героев
100 великих героев

Книга военного историка и писателя А.В. Шишова посвящена великим героям разных стран и эпох. Хронологические рамки этой популярной энциклопедии — от государств Древнего Востока и античности до начала XX века. (Героям ушедшего столетия можно посвятить отдельный том, и даже не один.) Слово "герой" пришло в наше миропонимание из Древней Греции. Первоначально эллины называли героями легендарных вождей, обитавших на вершине горы Олимп. Позднее этим словом стали называть прославленных в битвах, походах и войнах военачальников и рядовых воинов. Безусловно, всех героев роднит беспримерная доблесть, великая самоотверженность во имя высокой цели, исключительная смелость. Только это позволяет под символом "героизма" поставить воедино Илью Муромца и Александра Македонского, Аттилу и Милоша Обилича, Александра Невского и Жана Ланна, Лакшми-Баи и Христиана Девета, Яна Жижку и Спартака…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / История / Образование и наука