Письма об Индии

Вчера я снова увидел больного молодого человека; он сидел и с виду был гораздо здоровее. Это меня очень удивило, потому что в прошлый раз он лежал без движения, словно мертвый. Я подал ему рупию, он был этим очень доволен. Друга, а может быть и брата, с ним больше не было, он исполнил свой долг, удовлетворил влечение сердца и возвратился к своей обыденной жизни. Брамин, приходивший купаться со своей обезьяной, шел домой, неся с гордостью на плече животное. Оба они были расписаны белой краской. Изредка проезжает карета времен царя Гороха, битком набитая раджами, молодыми и стариками, большими и малыми. В них сейчас можно узнать тех неизвестных властителей, которые гнездятся в грязных улицах Калькутты. Одни из них голые, с непокрытыми головами и растрепанными волосами; другие в каких-то полинялых газовых или парчовых одеждах и в театральных чалмах с перьями. Голые или покрытые лохмотьями слуги цепляются за допотопную рессорную карету; иные бегут возле.

Здесь есть один француз Г. Риш, сделавший путешествие в Бенарес на барке и на возвратном пути претерпевший крушение на Ганге не знаю от чего — от оплошности ли лодочников или от недостатка в веревках, которыми тянут барку в иных местах. Он лишился своих рисунков, журнала и всего, что имел с собой. Но я боюсь, чтобы этот прозрачный листок не надоел тебе.

13 ноября

Возле усыпальницы стоит другой дом, с двором, обращенным на реку; там сжигают покойников. Нынче утром я пошел туда. Меня обдало кухонным запахом: горели два костра. Я ничего не мог разобрать в этой груде головешек, хотя мой черный лакей, закрывая себе нос, показывал мне там «и сям человеческие кости. Я же, повторяю, ничего не мог различить и потому, уступая настояниям моего лакея, магометанина, не почел нужным. оставаться долее и вышел из этого гнусного места. Невдалеке сидела целая ватага индусских костерщиков, которые что-то мне сказали, вероятно насмешку; но я ее не понял, не зная ни одного из тысячи их языков и наречий. С тех пор как я в Индии, мне привелось слышать уже до десятка разных наречий: на Цейлоне — сингальское, в Мадрасе — тамильское и телегу, в южных центральных провинциях — канарийское, на Малабарском берегу — малаяламское [малаяльское], в Калькутте — бенгальское и индустанское.

Мой пароход отложил день своего отправления до 18-го числа; с одной стороны, это неприятно, а с другой— хорошо: воздух начинает свежеть. Утром, в 6 или 7 часов, бывает в тени до 16° по Реомюру, днем до 22°. Индийцы, окутанные в свои легкие одеяния, зябнут по утрам и греют свои руки над кострами; а между тем все они, мужчины и женщины, продолжают купаться утром и вечером. Этот религиозный обряд соблюдается весьма строго. Я велел перестать качать повешенные в моей комнате опахала.

Однажды я обедал один в своей комнате, а в соседней обедали Франциск и Федор, крторым, по азиатскому обычаю, шли кушанья с моего стола. Туземный мальчик, касты дженту[64], двигал надо мной опахало. Я приказал мальчику отнести одно блюдо моим слугам, но он, к величайшему моему изумлению, отказался и при этом улыбнулся очень насмешливо. Я было выгнал его из комнаты, но после вспомнил, что бедняк принадлежал к касте дженту и что говядина для него то же, что для нас человеческое мясо. Ему было страшно даже присутствовать при нашем обеде.

Кстати, вот тебе история о брамине и ростбифе. К одному англичанину ходил брамин, человек очень умный. Первым удовольствием англичанина было опровергать положения браминской касты. Индиец охотно вступал в религиозный спор и бывал очень умерен в своих речах. Однажды он пришел к англичанину в обеденное время. Англичанину вздумалось приложить теорию к практике и попытаться обратить брамина на путь истинный. Взявши брамина под руку, он ему сказал:

— Пора вам, любезный, покончить с этими глупостями: вы слишком умны, чтобы им верить, и при мне можете снять маску.

Говоря это, англичанин вел брамина в столовую:

— Не угодно ли вам кусочка два говядины?

С последними словами англичанин подвел брамина к горячему ростбифу. Увидя мясо, брамин вздрогнул; взгляд его помутился, он не мог произнести ни слова и упал без чувств.

С тех пор его уже не видели в европейском обществе.

[Ему же]

Между Калькуттой и Бенаресом, на Ганге,

3 декабря 1841 года

Я 15 дней нахожусь на барке, прицепленной к пароходу, а Бенарес еще далеко. Дней в 10 доплывем.