Письма об Испании

Из-за садов, вправо, на холму, внизу громадной горы с широкого снеговою вершиною, видна была Гранада; над ней, на зеленом пригорке, — темно-красные стены и башни Альамбры… Эта ярко блестящая снежная вершина Сиерры с радужными оттенками отлогостей, темная зелень садов, густо облегающая город, темно-красный цвет старых укреплений Альамбры и цепи гор в сизом, прозрачном тумане, окружающие равнину, — все это вместе составляло картину удивительную, единственную. Прибавьте к этому, что в воображении эти места неразлучно слиты с маврами, что в нем бродит множество романсов, прославивших каждый шаг на этой земле; вспомните, что ни одно место в мире не напиталось столько человеческой кровью, как эта равнина, где в продолжение 200 лет народ сражался с народом, каждый клочок земли сотни раз переходил из рук в руки и стоил жизни сотням тысяч, — словом, прибавьте к этой картине природы ее прошедшее, невольно охватывающее чувство и воображение, — и вы поймете то, что я передать не в силах, — эту поэтическую красоту местоположения Гранады.

Чем ближе к городу, тем чаще сельские дома, тем гуще сады и разнообразнее фруктовые деревья. А вот и Гранада: мы въехали в ворота, которые еще сохраняют свое арабское название «Виварамблы»… Да, путешественники говорили правду: Гранада, с своими садами и полуразвалившимися мавританскими зданиями, с бесчисленным множеством фонтанов и ключей самой студеной воды, шум от которых стоит по улицам, с ее единственною в мире alameda (место общего гулянья) и чудесным видом на равнину, на снеговую Сиерру и окружные горы, — Гранада город обаятельный! А чем же была эта Гранада, самая цветущая столица испанских мавров, за 300 лет! Я знаю, что сожаление о падении мавританской Гранады сделалось давно общим местом. Но что ж делать! Невольную грусть чувствую я, видя перед собой эти легкие, нежные следы исчезнувшего и так горько пострадавшего благородного племени. Что ж делать, когда с каждым шагом по этим улицам живее и живее возобновляется в моей душе жалоба о падении мавританской Гранады…

К несчастию, что поддерживало мавров в войнах их против испанцев — эти беспрестанные приходы варварских племен из африканских пустынь, — то самое вносило к ним постоянные междоусобия, постепенно ослабляло их образованность, поддерживая и развивая их дикие инстинкты. Только в одной Гранаде сосредоточилась наконец некогда знаменитая арабская цивилизация, тогда как в Африке она давно исчезла уже, поглощенная наплывами диких племен, выходивших из глубины пустынь. Вот отчего воображение невольно окружает падение мавританской Гранады таким грустным, поэтическим колоритом: это последние минуты племени рыцарского, блестящего, которое погружается уже в вечную ночь смерти. Вот отчего я не в силах не сочувствовать арабской жалобе, когда она, принужденная выражаться на чуждом языке, говорит с прискорбием:

Raza de valientes,
¿Quién te exterminó?
Ciudad de las fuentes,
¿Quien te cautivó?
Alhambra querida
Mansión del placer,
¿Para qué es la vida
Si no te he de ver?
Un infiel maldito
Del Abencerraje
Tiene el heridaje:
¡Así estaba escrito![77]

В этих стихах чувствуется вопль сердца. Испанские поэты XVI века, писавшие стихи в арабском вкусе и которым, вероятно, принадлежит бо́льшая часть мавританских романсов, играли арабскими чувствами. Кроме того, что подделки их легко отличить от романсов, сочиненных настоящими арабами, в них нет таких звуков, какие чувствуются, например, в приведенных выше стихах. Между испанскими поэтами XVI века были и арабы, принявшие крещение, и, конечно, некоторые из них, пользуясь господствовавшим тогда направлением писать в арабском вкусе, выражали на языке победителей свои национальные жалобы.