Письма об Испании

На театре здесь труппа плохая, но зато как чудесно танцуют на нем андалузские танцы^{234}: обаятельные танцы — страсти и раздражающих форм, единственные танцы в мире, вдохновляющие обожание к красоте человеческого тела. Пьесы испанского происхождения, какие мне случалось видеть, отличаются решительною пустотою. Каждый спектакль заключается сайнетом (sainete); это ряд народных сцен, связанных между собой каким-нибудь и большею частью самым пустым случаем. Как плохи испанские актеры в больших комедиях и драмах, так они превосходны, увлекательны в народных сайнетах. Принужденные представлять в этих комедиях и драмах, почти всегда взятых с французского, положения, находящиеся вне их жизни и образования, — бедные артисты играют свои народные сайнеты с явным наслаждением. Эти сцены, при ничтожности завязки, исполнены необыкновенной живости и остроумия; в высшей степени натуральная игра делает их истинно увлекательными. Сайнет, всегда наполовину импровизируемый, отчасти походит на арлекинады неаполитанского San Carlino; но Сан-Карлино^{235} надоедает своим однообразием. Главный интерес этих милых арлекинад прежде составляло свободное остроумие Пульчинелла, но с тех пор как ценсура и полиция доброго и набожного короля обеих Сицилии привязали Пульчинеллу язык^{236}, арлекинада потеряла весь свой огонь и жизнь. Арлекинада представляет народную неаполитанскую жизнь, но с насмешкою над ней, сайнет ограничивается одним верным воспроизведением испанской народной жизни; арлекинада не выходит из шутовства, сайнет никогда не смеется над национальными обычаями: испанцы слишком любят свою народность и никогда не позволяют представлять ее в комическом виде с какой бы то ни было стороны. Содержание сайнетов составляют вечеринки, ссоры, волокитство, в которых иногда замешан англичанин, или француз, или испанский щеголь на французский манер; они всегда играют смешную или плачевную роль в соперничестве с андалузским majo; иногда замешиваются сюда провинциальные соперничества, бой на ножах, и все оканчивается народными песнями и плясками. Я видел один сайнет, наполненный насмешками над духовенством, которые, впрочем, нисколько не касались до сущности предмета; но тем не менее мой товарищ француз (!)^{237} был неприятно поражен, когда дьячок, главное лицо сайнета, начал на весь театр петь «De profundis»^{238}. Замечательно, что в сайнетах супружеская верность всегда остается торжествующею; кроме того, сайнет — всегда горячий защитник всего национального и враг всего чужеземного. К сожалению, я не привык еще к севильянскому наречию, и многое характеристическое в сайнетах ускользает от меня; в Севилье, да и вообще в Андалузии произношение горловое, кроме того, андалузцы в выговорах перемешивают s, z и c (последние две буквы, как известно, произносят кастильцы как английское th); а в словах и причастиях, оканчивающихся согласною буквою, они скрадывают ее; от этого севильянское наречие для слуха чрезвычайно мягко.

Гвадалквивир течет за стенами Севильи; по ту сторону его лежит предместие Триана, в котором живут ремесленники, цыганы и всякий сброд. Вчера был там праздник и танцы: танцевали больше фанданго и качучу (фанданго танцуется всегда в одну пару, качуча — в две и четыре). Оркестр состоял из двух гитар. Андалузские танцы танцуются не ногами, а корпусом: что за обаяние в этих сладострастных перегибах стана! Но чтоб хорошо танцевать их, не довольно иметь гибкий стан (его имеют и балетные танцовщицы): для андалузских танцев нужны вдохновение, страстное безумие. Немногие из танцевавших давали чувствовать раздражающую, огненную поэзию андалузского танца. Да и в том виде, как танцует их народ, андалузские танцы всего вернее можно сравнить с пантомимным признанием в любви. Но тут были две пары, танцы которых выражали не одно признание: то были порывы и замирания, томная нега и все безумство наслаждения. Особенно привела всех в восторг одна пара majos, танцевавшая ola — танец нижней Андалузии. Ola собственно называется движение волны^{239}. В этом танце не делают ни малейших прыжков, нога не отделяется от земли: он состоит из одних движений тела, выразительных, страстных, порывистых, при которых женские формы являются в такой чарующей красоте, что я, только смотря на ola, понял… нет, больше, нежели понял, — обожание тела^{240}. В Европе этот танец показался бы ужасно безнравственным: я помню, в какое изумление приведены были даже парижане, когда Лола Монтес^{241} протанцевала им на сцене Большой Оперы настоящий андалузский jaleo[41]. Но всего замечательнее то, что севильянка, танцевавшая ola, при сладострастных движениях тела сохранила какую-то целомудренную грацию: это был сладострастный экстаз, исполненный всей бессознательной девственной стыдливости.