Письма об Испании

«Но на следующее утро случилось еще большее чудо. Кабура, выходя из дому, увидела своего сына — он прошел мимо ее — и слышала, как он сказал ей: „Ассалому алейкум!“ (Да будет мир с тобою!). Чуть она не умерла от ужаса. А он себе, словно ничего не бывало, взял со двора шесть длинных шестов, взвалил их себе на плечи и пошел вон. Кабура — за ним, и все соседи, увидевшие его, говорили: „Мулей-Абсалам, конечно, святой или возлюбленный пророка“. Осторожно шли они за ним, издали смотря, что он будет делать с шестами. И увидели они, что он отправился к своей яме и, когда подошел к ней, сбросил с плеча шесты, уперся руками в колени и, вытянув шею, начал смотреть в яму. И смотрел он так долго, что люди даже потеряли терпение; был уже полдень, а Мулей оставался все в том же положении; вот и вечер пришел, и уже послышался вдали жалобный крик шакала… Мулей-Абсалам все смотрел в яму. Покачивая головой, разошлись жители Аммара по домам с намерением воротиться сюда утром. Но утром представилось им удивительное зрелище: из ямы возвышался страшной высоты шест, связанный из многих других, а на верху его торчал Мулей-Абсалам, опрокинув голову на спину, и пристально смотрел на небо. От тяжести его тела шест погнулся, словно колос, на верху которого сидит жук. Люди не знали, что и думать об этом. Целый день он не шевельнулся и все смотрел на небо. Но в эту ночь кончилось колдовство; два кабана проходили ночью этой дорогой; как только самка увидала Мулея, так и закричала: „Не этот ли нечестивец хотел проникнуть всю глубину и высоту мудрости? Давно уж он был нам, джиннам, сучком в глазу: мы ненавидим прославляющих дело Пророка; но теперь он в нашей власти и не уйдет от нас“. И, раскачав шест, вырвали они его из земли, так что тело Мулея расшиблось в куски о землю. Когда на следующее утро жители Аммара пришли посмотреть на Мулея-Абсалама, то нашли его тюрбан да кой-какие лоскутья одежды, разбросанные по полю»^{285}.

______

Целый день бродил я по Тарифе и ее окрестностям. Никогда не встречал я города с таким меланхолическим видом: полуразвалившиеся красные стены, пустынные улицы, дома дряхлые, на всем вид печали и скуки. Но несколько раз в этих заглохших улицах доносились до меня звуки гитары и живой темп андалузских песен. Уверяю вас, в таком меланхолическом, опустелом гнезде звуки гитары производят особенное впечатление. В одном доме женский голос пел под акомпаньемент болеро; я остановился, чтоб вслушаться в слова, и запомнил только четыре стиха:

De la dulce mi enemiga
Nace un mal que al alma hiere,
Y por más tormento quiere
Que se sienta y no se diga.

(От моего милого врага происходит мое страдание, поразившее мне душу, и, еще к большему моему мучению, это страдание хочет, чтоб его только чувствовали, а не высказывали).

Нигде не видал я таких густых кустов олеандров, как в окрестностях Тарифы. Кстати, здесь даже на нравах сохранился арабский отпечаток: женщины, выходя на улицу, совершенно закрывают себе лицо, так что у них видны только одни их сверкающие черные глаза. А как вам нравится следующая забава жителей Тарифы: каждое воскресенье гоняют здесь по улицам быка^{286}; если же бык очень свиреп, то человек верхом издали держит его за веревку, привязанную к шее. И все, что встречает на улице быка, взапуски дразнит его, мимоходом, предоставляя другим отделываться как знают от раздраженного животного. Женщины еще более мужчин страстны к этой забаве: они смотрят из нижних окон домов, и особенное наслаждение нежных созданий состоит в том, чтоб тех, которые для избежания нападений бегущего быка взбираются на железные решетки окон, колоть булавками и принуждать тем снова спуститься на улицу. Их трусливые ужимки и страх возбуждают дикий, звонкий смех андалузок. Часто случаются опасные раны, даже смерть; но здесь и не думают о запрещении этой милой забавы. Разумеется, в эти дни старики и робкие люди сидят по домам. Это праздник страстных женщин и смелых людей.

Поздно вечером возвратились мы на наше судно. Не желая зябнуть на влажном, холодном морском тумане, как в прошлую ночь, я забрался спать в люк, между кипами товаров. Проснувшись часа в четыре, увидел я, что судно наше тихо подвигалось; легкий утренний ветерок едва колыхал паруса. Вдали чуть мерцал маяк Тарифы; луна была на закате. Перед нами в прозрачном тумане темнелись высокие берега Африки. Ветерок, поднявшийся было на рассвете, к утру стих; прилив нес нас к берегам Африки, их горы становились яснее и яснее. Они не так голы и скалисты, как берега Испании, но форма их угловатее; отлогости покрыты густым кустарником. Мы были так уже близко берега, что можно было разглядеть, как пасущиеся лошади цеплялись по крутизнам, и слышали голоса шатающихся по берегам арабов. Вдруг раздался выстрел, другой, третий…

— Что значат эти выстрелы? — спросил я матроса.

— По нас стреляют; эти собаки не любят, если христианские суда близко подходят к их берегам, и начинают стрелять по ним из ружей.