Письма русскому буддисту

Ты умеешь видеть историю сверху: откуда что проистекает, чем оборачивается, и, становясь то Кутузовым, то Наполеоном, и выше: вот этих слева я поставил, вот этих справа я поставил, для битвы поле предоставил (Д. Пригов), проверять их решения, предлагать новые, выявлять заблуждения, разыгрывать бесконечные шахматные партии. Ты знаешь, в какую форму были одеты немецкие солдаты, русские, австрийские, китайские - от фуражки до сапог. Спроси тебя ночью о военной форме такой-то армии в такой-то войне, и ты за минуту, в мельчайших подробностях расскажешь всё о пуговицах, лентах, полосочках, козырьках:

Мундиры, ментики, нашивки, эполеты.
А век так короток – Господь не приведи…

Критики и биографы любят распиливать талантливых людей на проповедников, художников, мыслителей, например, - в то время как Толстой-художник писал то-то, Толстой-проповедник не находил себе места. Так и тебя придется распилить на историка и командира штаба. Раздвоение очевидно. Если бы тебе удалось соединить эти полюса, притянуть землю к небу! Здесь, на пересечении чуждых друг другу зарядов, в громе и молниях рождается мысль, всемогущая и бесконечная в любую из сторон:

Я пропастям и бурям вечный брат,
Но я вплету в воинственный наряд
Звезду долин, лилею голубую.

Английский математик и философ Бертран Рассел сказал: «Многие скорее расстанутся с жизнью, чем пошевелят мозгами, и расстаются-таки». Но ты жив, и тебе дана возможность ими шевелить, тем более ты обладаешь таким опытом.

Помнишь, что всегда тебя спасало на войне, что наделяло смыслом эту жизнь и ту чертовщину:

Полдня они палили наудачу,
Грозя весь город обратить в костер.
Держа в кармане требованье сдачи,
На бастион взошел парламентер.
Поручик, в хромоте своей увидя
Опасность для достоинства страны,
Надменно принимал британца, сидя
На лавочке у крепостной стены.
Что защищать? Заржавленные пушки,
Две улицы то в лужах, то в пыли,
Косые гарнизонные избушки,
Клочок не нужной никому земли?
Но все-таки ведь что-то есть такое,
Что жаль отдать британцу с корабля?
Он горсточку земли растер рукою:
Забытая, а все-таки земля.
Дырявые, обветренные флаги
Над крышами шумят среди ветвей…
«Нет, я не подпишу твоей бумаги,
Так и скажи Виктории своей!»

Стихи замечательные о другой войне. Симонов, известный, прежде всего, поэтическим осмыслением Великой Отечественной, в классификации великого исследователя российской культуры и вдумчивого знатока советской истории – Льва Аннинского, не входит в сообщество 12 поэтов-апостолов ВОВ, а отнесен к другому кругу - красной масти, хотя и написал о той страшной войне больше всех. Почему? Если говорить о возрасте - он был всего на 3 года старше самых младших «мальчиков державы». Не в возрасте дело. Может, был дружен с советской властью? Но ведь и утонченный лирик Межиров прославился другими, громовыми строками:

Сквозь века,
на века,
навсегда,
до конца:
- Коммунисты, вперед! Коммунисты, вперед!

Слуцкий же выступив против Пастернака, позднее, со свойственным ему железным прямодушием, признался: «Сработал механизм партийной дисциплины». Я не хочу выискивать ошибки и компромиссы поэтов, а хочу понять, почему Тряпкин, по ранжиру уважаемого мной Аннинского, - апостол, а Симонов - нет.

Да, из 12 апостолов никто не получил шести сталинских премий, но «по-маленькому» ходили, то есть ошибались - все. Апостолов же было 13, вместе с Иудой. Если не попадает Симонов к 12 из-за того, что сладил с советской властью, то и 13 апостолом мой язык не повернется его назвать.

Романы Булгакова «Мастер и Маргарита», Хемингуэя «По ком звонит колокол» в СССР вышли в свет благодаря Константину Симонову, а также с его помощью вернули читателям романы Ильфа и Петрова. Участвовал он и в кинематографической судьбе Алексея Германа и других художников и литераторов.