Письма с фронта. 1914–1917

Вчера получил от Зайцевых письмо из Копай-Города, поздравляют с праздником… Надо бы ответить, да забыл, как звать… кажется, Василий Алексеевич… Из своего полка получил телеграмму от Люткевича и два письма – от батюшки и Антипина… Последний поет соловьем, разливается в скорбях и пожеланиях… боюсь, как бы не умер в тоске по мне. Я со своей стороны послал поздрав[ительную] телеграмму полку.

Я перечитываю Библию и по-старому удивляюсь некоторым ее местам. Напр[имер], среди проклятий Иеговы имеются обещания вселить в сердца израильские трусость… Бог говорит: «Пошлю в сердца их робость, и шум колеблющегося листа погонит их…» Это удивительно! И подумать, что это писалось за три тысячи лет до нашего времени.

Завтра мне предстоит ехать к каменчанам, они что-то устраивают… не то вечеринку, не то спектакль. Снова придется возвращаться домой поздно. Позавчера был у могилевцев… Была очень сложная программа: жонглеры, клоуны, куплетисты, певцы, рассказчики… Клоун меня привел в восторг: по манере очень высокого класса. Я потом с ним говорил; оказался профессионалом из цирка Труцци. «Давно в цирке?» – «С малолетства». – «А сколько получал жалованья, когда пошел на войну?» – «85 рублей». – «А с какого начал?» – «С 15 рублей в месяц». – «Сколько было лет?» – «Девять». В этом диалоге целая драма. Ребенка взяли на выучку лет 5–6, а девяти лет он настолько был разбит и разломан, что уже жил на жалованьи. На спектакле в качестве зрителей присутствовали местные жители, главным образом, бабы, и нужно было видеть их восторги и испуги, и аханья, и хохот, в зависимости от того, что им приходилось наблюдать.

Я пишу тебе, а около меня крутится Игнат и что-то приспосабливает на моей кровати. «Что ты там копаешься?» – «Да вот прилаживаю, чтобы лучше». В чем это «лучше», я его не спрашиваю; он продолжает прилаживать, а я – писать письмо. Мы с Игнатом разобрались и нашли, что рубах у меня много, штук 4–5, но насчет штанов дело стоит все же неважно; теперь, когда мне сшили с лампасами, опасность миновала – двое штанов – обойтись можно.

Сегодня на корде гонял Ужка сам, т. е. держал веревку, а Передирий с кнутом ходил по внутреннему кругу. Ужок начинает бегать хорошей рысью и ясно теперь понимает, что от него ждут: 1) бегать рысью, все больше и больше ее увеличивая; 2) не переходить в галоп (это он готов каждую минуту) и 3) не опускать головы… он любит ее наклонить к земле, чтобы вслед затем брыкнуть задними ногами. Скажи Осипу, что я в конюшню заворачивал раз 10 в сутки и что Герой его в полном порядке, а также кланяйся ему… я от него с дороги получил письмо, написанное карандашом, и, кажется, не совсем его понял. Сейчас я получаю около 5–6 газет, которые приходят на 3–5 день: «Новое время», «Киев[ская] мысль», «Биржевка», «Земщина», «Русское слово» и еще что-то. Читать не приходится, как следует, а только пробежать наскоро. Во всяком случае от них получаешь довольно определенное и бодрое впечатление. Очевидно, война и газеты наши научила большей гражданской сознательности и большему патриотизму.

Игнат принес чай, кулич и пасху; я начинаю пить и слышу его голос: «А лампасе к чаю, Ваше П[ревосходительст]во, не хотите?» Он вынимает одну из твоих коробок. Я «лампасе» не хочу и советую ему понесть и предложить г. офицерам. «У них сейчас всего вволю», – отвечает он спокойно и кладет коробку обратно. В смысле домашней экономии он напоминает Таню.

Ужку нужна попонка, летняя, легкая и красивая. Так как он чистый брюнет, то кайма у нее должна быть красная. Сшей, женушка, ему этот покров и присылай с Осипом. Надо только шить с запасом, примерно на лошадь двух вершков (1 арш[ин] 2 вер[шка] росту) хорошего плотного сложения. Можно вышить и мои инициалы. С запасом потому, что он сильно растет… словом, так шить, как ты шила на наших пузырей… дело тебе знакомое.

Только что получил твое письмо от 8–9 и открытку от 3-го. В первом краеугольной темой является обман Кирилки. Насколько я знаю, дети все проходят через подобное искушение, и дело лишь в том, чтобы родители вовремя это заметили и оттенили всю греховность подобного поступка, как ты и сделала. Плохо, если это пройдет незамеченным или не будет подчеркнуто. Меня, напр[имер], мама выпорола, Кайку также: и я, и она пробовали что-то украсть. У Кирилки главным побудителем хищнического настроения явились: зависть к Генюше, страшная соблазнительность пугача и возможность его приобретения… первое чувство было самым сильным. Вообще и у взрослых-то зависть является чувством, наиболее сильным по своей интенсивности. Мне думается, что у Кирилки больше такого случая не повторится.

У меня держится в голове мысль перейти отсюда вместе с моим сожителем; когда он приедет, я думаю поговорить с ним на эту тему. Я вот уже 2 месяца пробыл нач[альником] штаба пехотной дивизии, и для моей практики этого, думаю, довольно. Та разница, которая имеется по сравнению с кавалер[ией], мною отмечена, а больше мне ничего и не надо.