Письма с фронта. 1914–1917

Послушаешь все ваши съезды (Пироговский, педагогов и др.) и разводишь руками: все они какие-то антигосударственники, не учитывающие ни момента, ни хода нашего общего корабля. Так говорят про азартных игроков, что они продолжают свою игру и когда клуб обнят пожаром, и когда корабль идет ко дну. Особенно милы доктора: сколько краснобайства и гражданской слезоточивости «во имя памяти Пирогова», а не подумали ли они, что этим политиканствующим зудом они на фоне великой борьбы оскорбляют только память Пирогова; тот и говорил, и делал, а его преемники только разглагольствуют. Интересно с этими словами почтенной корпорации сопоставить такой факт: запросили врачей тыловых учреждений (кажется, Красный крест) одного фронта, не хотят ли они сменить добровольно врачей на позиции (полковых), которые устали, изнервничались, ослабли духом и телом… Отозвались всего два! А попроси тех же врачей поговорить, сколько бы они наговорили, сколько бы показали пылу и благопожеланий! И когда знаешь такие факты, как смешно и противно слушать эту корпоративную болтовню, все эти красные слова, все эти критикующие и негодующие тезисы! Чтобы Павлушка [Снесарев] на съезде как брат воюющего человека огорошил бы своих камерадов каким-либо патриотическим жестом или губительной насмешкой. Педагоги – те хоть Государя не забыли, за это многое им в их болтовне прощается.

Давай, цыпка моя, твои губки и глазки, а также нашу троицу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

У нас в саду рай: отцветают яблони, но расцветает сирень, которой масса… Чудно! Но нет только моей женушки, моего беленького цветка… самого лучшего. Андрей.

28 апреля 1916 г.

Дорогая моя детка женушка!

Завтра выедет в Выборг один из моих офицеров и повезет тебе большое письмо. Офицера звать Акутин Павел Тимофеевич. А сейчас я сел, чтобы черкнуть тебе несколько слов. Вчера, после долгого перерыва, получил твое письмо (№ 60) от 21.IV. Ты пишешь его набыстро, но для меня очень важно сообщение об опоздании Корнея, так как я начинал уже думать, что он или заболел, или куда-то исчез. Что мой Георгий нашел, наконец, себе убежище, мне очень приятно… ты права: это самое важное, остальное – все пустяки.

Петроградский в[оенный] начальник пишет мне, что он станет тебе выдавать только на 67 руб. больше (а не на 87, как я дал наряд); он очевидно, думает, что мое требование денщицких неправильно. Я ему написал объяснение по этому поводу, но думаю, что оно запоздает, и в ближайшую выдачу ты получишь только 501 руб. (а не 521). У нас стоит роскошная погода (как исключение, сегодня немного дождит), и из парка идти не хочется: целые бордюры сирени идут по парку густыми лиловыми линиями, цветы яблонь осыпаются – бело вверху и внизу, аромат дивный и кругом мило, уютно и тихо. За это время мы ожили, отдохнули, ребята подзагорели и раздались, поздороваешься – орут барабаном, о землю ступят – гул идет… Божественные люди! До земли клонишься перед великим стратегом земли Русской – русской бабой, которая народила этого народу в таком обилии, что ему нет конца и краю.

Один из моих адъютантов возвратился из отпуска и привез мне защитные аксельбанты и материи на штаны. Акс[ельбанты] нашел, кажется, в Брянске, а в Киеве все разобрано до нитки. Базанов (Каменецкого) тоже поедет в Петроград, но я с ним уже посылать ничего не буду, а попрошу только зайти к тебе. Если мне выйдет Георгий, то постараюсь приехать к вам на Самсоньевский… Ты мне хорошенько отпиши твой адрес, чтобы я не спутался. А оттуда мы с тобой, может быть, катнем в Новочеркасск к Яшке [Ратмирову]… если, впрочем, пожелаем маяться на железной дороге.

Вчера Передирий выезжал на Герое, Галю вел в поводу, а Ужок бежал на свободе… картина. Он теперь страшно жирный, на заднице желоб, лоснится на солнце, черный, «как галчонок». Офицеры все любовались, какие он выкидывал на свободе артикулы. Страшная красота. Балуется все время, когда не спит. Пер[идирий] дует его каждую минуту, а кричит на него каждую секунду… а ему горюшка мало. Давай твои губки и глазки, а также нашу мелюзгу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Перейдет ли Генюша без переэкзаменовок? А.

28 апреля 1916 г. [Письмо, посланное с Акутиным]

Моя славная, голубая и золотая женушка!