Письма с фронта. 1914–1917

В одном из домов захваченной нами деревни найден труд Свен Гедина под заглавием «Ein Volk in Waffen» [ «Вооруженный народ»], от прошлого года. Задача этого «израиля в шведской шкуре» защитить и оправдать немцев. Написано очень искусно. Я читаю только некоторые, наиболее пикантные куски. И странно, я ловлю себя на том, что к автору брошюры в глубине души во мне живет еще ревность, как-то забавно удержавшаяся в какой-то небольшой складке моего сложного сердца. Я ему могу простить и его брехливые книги, и его блестящую торговлю своими «научными» работами, прощаю даже брошюру, может быть, подсказанную искренними убеждениями – кто знает, но я не могу простить, что когда-то в глубине Азии в живопис ном уголке, уголке Бабура, прилепившемся на склоне массивов, он позволил себе ухаживать за моей будущей женкой… каналья, свинья этакая!

Ваши приключения с купаньем смешили меня очень. Нужно же такому греху случиться (дождь), когда вы все были нагишом… Бог решил, что раз вы хотите баню, то вам нелишним будет душ… и пустил его, отвернувши свой небесный кран. Ты пишешь, что Леля поехала в Борисоглебск, а оттуда, если удастся, проберется на фронт. Еще больше, чем прежде, я настроен против подобных экспериментов для девушки. Что делать, война имеет свою изнанку, и таковая бьет жестоко по линии наименьшего сопротивления… а что может быть слабее девушки, попавшей на кровавое поле народного состязания. Напомни, когда встретимся, и я тебе расскажу кое-что на эту тему. Как-то говорил с дивиз[ионным] врачом на эту тему, и он передал мне, как он боролся, чтобы его жена не попала в сестры милосердия. «Сам врач, сам понимаю, насколько велико и свято наше дело, что значит появление сестры у изголовья раненого офицера или солдата, сколько дает это ласки, теплоты и облегчения, но чтобы моя жена появилась в роли сестры, этого я допустить не могу», – таковы его слова. Если бы Леля знала франц[узский] язык, я теперь мог бы ее устроить – думаю так, – но, к сожалению, она не знает.

Если, детуська, пошлю тебе телеграмму, то ты выезжай немедленно.

Давай твою русую головку, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Кланяйся и целуй всех. А.

Осипу также приказал писать тебе письма, что он и делает. А.

21 июля 1916 г.

Дорогая Женюра!

Павел Тимоф[еевич] Акутин нас покидает, и я даю ему письмо, чтобы бросить в первый ящик. От тебя последнее письмо получил от 12.VII, в котором ты пишешь о своем возвращении домой и получении шести (!!) моих писем. Видишь, какой я молодец. Папе я написал подробно, причем Пав[ел] Тим[офеевич] передаст письмо папе лично. Папу я просил сообщить тебе некоторые данные о наших шагах и судьбах. Я тебе писал, что 16-го получил предложение начальника штаба корпуса, но до сих пор нет еще ответа. Так как это уже третий случай, что меня выставляют кандидатом, я отношусь к предложению философски: выйдет – выйдет, не выйдет – не надо. Папе я написал подробности, да Пав[ел] Тим[офеевич] ему порасскажет, проси у него подробного письма, и тебе картина будет ясна.

Это письмо не будет длинно, так как Пав[ел] Тим[офеевич] вот-вот на взлете, и мне его стыдно удерживать. Он поступает в Воен[ную] академию, адрес его папе будет известен, и ты, прибывши в Петроград, зови его с женой к себе в первое же воскресенье и высасывай, пока он еще свеж и пока боевые впечатления не угасли под давлением столичной суеты. Если мое дело выгорит, то не позднее 2–3 дней (иначе оно, значит, прогорело), и тогда я попытаюсь завернуть к вам или, в крайнем случае, вызвать тебя куда-либо. Почему Лиля считает, что вы не поправились и даже, пожалуй, похудели? Эти слова твои будят во мне тревогу. Спешу. Давай, голубка, твои губки, глазки и всю себя, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

P. S. Паша [Вилков] (отец) в твое отсутствие написал мне милое и теплое письмо; целуй его и благодари за доброе слово и милую память. От В. С. Яковлева (как и ждал) получил поздравит[ельное] (по поводу моего Георгия) письмо: он в восторге из-за меня; тебе кланяется и свое молчание на твое письмо объясняет тем, что не знал твоего адреса. Поклон прочим и поцелуи.

Целую. Твой Андрей.

23 июля 1916 г.

Дорогая моя Женюра!