Письма с фронта. 1914–1917

20 января. Дорогой Женюрочек, никак все с Осипом не решим, как ему отсюда выехать. Сейчас он пошел в город, чтобы ориентироваться. Я все еще должности не принимаю и занимаюсь тем, что прочитываю текущие телеграммы, говорю с офицерами и присматриваюсь. Это и хорошо, если бы я принял, а Щедрин оставался бы еще здесь, мне было бы неудобно при его присутствии приниматься за новшества, а таковые, сколько я вижу, мне придется ввести. Игнат перебирает вещи и ко многому относится критически, а нахождение грязной рубашки среди чистого белья вызывает у него целый ряд очень суровых замечаний. Мне удается кое-как выгородить виновника, отговариваясь спешкой или рассеянностью укладывавших. В день приезда Игната, т. е. 19-го, я в первый раз переменил белье, проносивши таковое благополучно свыше 10 дней… по этому поводу оставалось только посмеяться, так как я, как географ, объяснил Игнату, что много есть людей на белом свете, которые, надев белье, носят его до износу, а Карл Великий этого только потому не делал, что ходил еще без рубахи.

У меня уже перебывали офицеры 2-го Линейного; сейчас только что ушел командующий полком, вчера был Ал[ександр] Сер[геевич] Безродный, позавчера – младший Труфанов… последний пытался ориентироваться через меня относительно жены, но я не мог удовлетворить его любопытство. Ал[ександр] Серг[еевич] заморил меня до одури своими разговорами и сутяжничеством. Моя дурацкая память доставляет мне часто немало огорчений. В феврале месяце прошлого года, когда я прибыл в Раранче к Ханжину, Ал[ександр] Серг[еевич] явился ко мне и много часов томил меня своими жалобами; это же самое он сделал сейчас, как только узнал о моем приезде. К моему ужасу, за 11 месяцев он не пережил почти ничего нового и с первых же слов начал вываливать старые темы: о дерзости в[оенного] начальника к сестрам (с теми же минами, как в феврале), о жалобе одной из них, о Карягинской скупости (приставанье из-за копейки к Алек. Федоровичу) и т. п. и т. п. Конечно, я не мог сидеть на месте и начал ходить взад-вперед, думая свои думы и совсем не слушая нудного жалобщика. По его рассказам судя, сестры прибыли в Петроград еще в декабре, а почему с тобой заговорили поздно, Ал[ександр] Сер[геевич] не догадывается. Думаю, что они к тебе явятся и кроме своих личных сетований, вероятно, подымут вопрос о брате-художнике, которого скоро потянут на войну… как ты выкрутишься из этих тенет – не знаю.

О моем пребывании в Петрограде – наконец-то, после болтовни, перехожу к делу – вспоминаю спокойно и тепло, далеко не так, как вспоминал после выезда в феврале. Вот тебе строки в моем дневнике, когда я стал его заполнять, уже находясь в 12-й дивизии: «Время летит незаметно. Новый год встречаем с женкой на службе в соседнем монастыре; батюшка, к сожалению, произносит очень глупую речь. С женушкой живем не без шероховатостей, возникающих спорадически и почти без повода и своим существом напоминающих сцены из повести Ольги Шапир «На разных языках». Далее следуют мои глубокомысленные замечания по этому поводу, а еще ниже – заметки о детях. Чтобы тебе, женушка, был яснее ход моих переживаний и впечатлений, прочти повесть «На разн[ых] язык[ах]», которая мне в свое время страшно нравилась и в которой выведена очень интересная и симпатичная пара – художник и баронесса (кажется… не то вдова, не то разводка… давно читал); оба любят друг друга, а как только встретятся, начинают спорить, а потом и ругаться друг с другом… прочитай обязательно.