Письма с фронта. 1914–1917

Вчера я был в окопах одного из моих бывших полков, и пришлось, за плохим состоянием хода сообщения, идти в открытую, но неприятель не стрелял – очевидно, спал. Когда прибыл домой, у меня немного заболела голова (влияние весны… много наглотался воздуху), держалась до ночи, но сном прошла. Давай, моя драгоценная и ласковая женушка, свои глазки и губки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй папу и маму. А.

24 апреля 1917 г.

Мой ненаглядный, единственный и милый жен!

Сейчас я тебя так люблю, как не любил Гамлет Офелии (более 40 тыс[яч] братьев), и если бы этот пыл продолжился хотя бы более часу, я испепелился бы или обратился в уголь… ужасны эти демонические страсти!!! Вчера получил твое письмо от 11.IV и письмо Генюши с торжественным заявлением о переходе его в III класс… Все идет, как я тебе говорил: теперь он имеет уже четыре годовых четверки, а в будущем году он пойдет еще лучше. Поцелуй его и поблагодари, а если найдешь что, подари ему от меня.

Час тому назад я возвратился из резервного полка, где беседовал с полковым комитетом; говорил больше двух часов и выложил много кое-чего из истории политических учений, политико-экономии… У ребят лица были сосредоточенные, внимательные и страшно милые. Я иногда прерывал свой поток и спрашивал, все ли им ясно, не говорю ли я слишком учено. Они мне кивали головой в знак просьбы продолжать или слышались отдельные голоса: «Говорите, мы кое-что потом додумаем…» – и я заливался вновь. Воображаю, как они будут там додумывать и не получится ли из родившегося котенка отелившийся теленок с пятью ногами при двух головах. И как я к ним привык, и как они мне дороги с их темнотою, часто ленивым упрямством, но с искренностью, верою в добро, ничем непомутимой любовью к родине. Любит ли этих серых и бедных людей, затерявшихся в окопах, весь Петроградский комитет солдат и рабочих, как люблю их я: честно, до положения за них жизни. Так думал я, возвращаясь из собеседования в яркий и чистый день и лаская рукою шею Героя… Кругом тихо и ласково, надо мною летит австрийский аэроплан, и наша артиллерия лепит в небо ряд белых разрывов, словно вколачивает в небосклон белые гвозди… Во время разговора выясняются и комические эпизоды. Унт[ер]-офицер из окопов попал в Петроград и очутился в процессии; видя на флаге трогательную надпись «Война до победоносного конца», он увлекается вместе с другими, и когда на перекрестке всё останавливается и начинаются речи, он тоже лезет на бочку и возбужденно говорит, что он рад такой большой поддержке и надеется, что все одинаково думают. «Пусть поднимут руки, кто за победу…» – и вместе с его рукой вздымается целый густой молодняк поднятых кверху рук. Еще больше ободренный, унт[ер]-офицер продолжает: «Благодарю, но, товарищи, зачем откладывать дело в долгий ящик; моему отпуску завтра конец, я иду сегодня к воен[ному] начальнику, кто со мною, и айда в окопы…» – и грустно поднялась к небу его одинокая рука, но ни одной другой, а из какого-то угла раздался голос: «Довольно». И смущенный ун[тер]-офицер слез с бочки, юркнул в пере улок и поехал один в окопы, где он поведал своим товарищам, что в Петрограде все стоят за войну до конца и что значит надо воевать… Мы все смеемся, но это смех невеселый, смех людей, оставленных одинокими…

Сегодня получил «Киевск[ую] мысль» от 22.IV с описанием событий в Петрограде 20 и 21.IV: город вновь не доволен, он недоволен уже новым правительством, и, отменив смертную казнь, он казнит ею людей невиновных, случайных людей улицы… Бедный Лавр Георгиевич! Какую тяжкую ношу он взвалил на свои боевые, но усталые плечи! Я не один раз думаю о нем, и мне жалко его. И все смутно, все запутанно в стране, неумолимые законы революции властно ведут ее в тупик, измотают вконец, и понесется общий клич: «Довольно, дайте какое хотите правительство, хоть Менелика Абессинского, но только дайте нам порядок и покой». И несомненно страсти не улеглись: больная фантазия, раздраженные политические настроения и общий нервоз царствуют вовсю, люди при первом шуме берутся за оружие, и улицы кишат толпами… Хуже всего, что войска выходят из казарм по требованию «кого-то», сами не зная потом – кого… Так было в Италии в ее городах в Средние века, когда люди ходили вооруженными, при первой тревоге запирали лавки, слабые прятались в домах, а сильные выскакивали на улицы, и начиналась резня…