Письма, телеграммы, надписи 1907-1926

В сказанном — ни буквы преувеличения, — действительно люблю Вас и воистину — уважаю. Весь Ваш образ люблю, милый Сергей Яковлевич, и Вы для меня — не на словах только — образ. Вы — русский литератор, с головы до ног, как король Лир — король. Таких людей, как Вы, Русь не рождает больше, — авантюрист пошел и, должно быть, — все двойни да тройни. Точно некая огромная кошка плодит их, паршивая кошка, — извините мне мой натурализм.

Милый Сергей Яковлевич — ошибку сделаете, миновав Капри. Большую-с.

Живет здесь удивительный человек из Персии — полтора года дрался там жестоко, бывал многажды ранен и — столько знает, так рассказывает! Диво-дивное!

Засим — превосходное лицо имеет душа Михайлы Коцюбинского, чудесное лицо!

Пристрастие Ваше к женскому полу зная — барышню полурусскую-полунеаполитанку показал бы! Оригинально!

Я — тоже интересен, хотя — кубический социал-демократ, что бы Вы ни кричали.

Приезжайте! Будем стрелять друг в друга из старых пистолетов, ибо я намерен вызвать Вас на дуэль за оскорбление наименованием меня Франциль Венецианом, Гуаком и прочими неприличными терминами. °

Хорошо здесь и помимо людей. Приезжайте, просим!

Амфитеатров будет, Г. Л. Лопатин, Шаляпин.

И — Вильям Шекспир.

Где Вы это встретите!

Во Фрейбурге на-днях будет землетрясение. И ожидается чума. А также приезд Василия Федорова, прусского короля.

Кланяемся всем кагалом!

Очень крепко обнимаю.

А. Пешков

488 Б. А. ВЕРХОУСТИНСКОМУ

9 [22] августа 1910, Капри.

Б. Верхоустинскому.

Вы разрешили мне указать дефекты Ваших работ, — пользуясь этим разрешением, обращаю внимание Ваше на следующее:

Рассказ «На жел[езном] мосту» произвел на меня странное впечатление пародии, талантливо написано, да, но — не серьезно. Тема простая, трогательная, мне кажется, ее следовало бы рассказать задушевно, тихонько, вполголоса, как сказку, а Вы, извините, накокетничали безмерно и — все испортили и окурили все запахом Аверченки. Зачем?

«В молчании есть мудрость» — к чему столь убийственное глубокомыслие? Эти пестренькие галстучки давно уже брошены, вышли из моды, смешны.

«Хвост, как знамя» — неверно! И некрасиво. «Чемодан, наполненный дьяволами» — нечто от В. Гюго, и — плохо, смешно. Будьте романтиком — это своевременно и почтенно, но — останьтесь реалистом, — это необходимо, ибо только это убедительно, это мощно касается души, и — только это — бессмертно. Первая часть «Фауста», как Вы знаете, реалистическое произведение, а вторую — не читают. И — не надо: в любом сборнике по фольклору трижды больше глубины и смысла, чем в этой премудрой путанице.

«Лука». Превосходная тема. Очень опасная, требует напряженного внимания, эпической простоты и правдивости. Богоборчество — отнюдь не клоунада, как изображает его Митрий Мережковский и иже с ним. Искания «Опоньского царства» — исконное русское дело, на нем тысячи и тысячи наших дон-Кихотов свихнули свои мозги, разбили сердца; из-за этого-то искания мы и безжизненны с европейской точки зрения, оно-то и объясняет наш пагубный пассивизм. Это — национальная болезнь, нечто историческое и неотъемлемо присущее нам.

А Вы, взявшись за столь серьезную тему, обращаетесь с нею, как мальчик с резиновым мячом. Пересолено все, огрублено. Хождение под землею — предприятие рискованное, его надо было изобразить гораздо тише, без излишних разговоров, да еще таких, как речи Луки о «беспорочном зачатии ребеночков». Страх семинара — преувеличен, боевое настроение Луки — тоже. И — вплоть до конца, все это надо сделать серьезнее, мягче, правдивее.

«Воюю!» — возглашает Лука. Я, читатель, не верю ему, не верю Вам, мне досадно и немножко стыдно за Вас. Не говорил ведь он этого! Он — гораздо проще в словах, внутренне же несравнимо сложнее. У него — ощущения, а не мысли, настроения, а не болтовня. Семинар может и должен говорить много, ибо ему нужно спрятать от самого себя путаницу своей души, — путаницу, одолеть кою он — бессилен. А Луке надобно выяснить себя, но не скрыть, и он выясняет свое «я», его боль, простодушно, как ребенок, грубовато, как дикарь.

Все в этом рассказе — неожиданно, все подпрыгивает и гримасничает. Вы вообще любите гримасы, думая, что это — юмор. А юмор-то у Вас есть и — хороший, теплый, пользоваться же им Вы еще не научились.

Язык: «объедаясь разлагающимися трупами» — избегайте Вы этих протяженно-сложенных слов и свистящих, шипящих слогов!

«Колокольные проклятия» — удачно ли? Не проще ли медные? И нет человеку надобности «разбивать кулаком фонарное стекло»: попробуйте-ка разбить фонарь кулаком, держа его в руке, на весу?

Вы, несомненно, идете вперед, но — медленнее, чем Вам следовало бы. Думаю, что причина — внешние помехи. И будь у меня деньги — я предложил бы Вам их, чтобы Вы уехали куда-нибудь в тихий угол и там пожили бы один на один с самим собою столько времени, сколько надо, чтоб уложить свои впечатления в простые, красивые формы.

Тогда этот дьявольский Лука не говорил бы таких Мережковских слов и перестали бы Вы преувеличивать так нескладно.