Читаем Письма, телеграммы, надписи 1907-1926 полностью

Не знаю, удовлетворит ли Вас этот ответ, меня он не удовлетворяет, я привык говорить более решительно, по в данном случае что-то мешает мне сказать прямо: не уходите в политику, оставайтесь литератором. Что мешает? Не могу определить.

Засим — отвечаю на предшествующее письмо.

Как назвать повесть? «Губерния» — широко. «Губернский город» — тоже, кажется, не идет, а «Губернатор» — слишком фиксирует внимание на одном лице и может повредить рассказу. «Перед концом» — шаблонно. Не знаю.

Я отнюдь не сравнивал Вашего героя с моим полицейским: мой — «богоборец», он, будучи обвинен в «неосторожном обращении с оружием, последствием чего была смерть» одного человека, судим и приговорен к церковному покаянию; сидя в монастыре, из жалости к самому себе, обвинил во всех пакостях своих бога, который якобы всегда мешал ему жить. Он подобен Вашему только вот этой жалостью к себе — в высшей степени свойственной всем россиянам на закате их дней.

А с Вашей мыслью «ужас в том, что мы не верим в смерть», — в корне не согласен и даже возмущен ею. Как!

Нет, мы не верим в возможность хорошей жизни на земле и отсюда — «самосожжения», секта «Красной смерти», Терновская трагедия, бегство от жизни в леса и пустыни — у мужика, нигилизм, анархизм и периодические эпидемии самоубийств — у интеллигентов.

Имейте в виду, что разница между интеллигенцией и народом, так сказать, формальная, внешняя, а не по существу психики, — мужик выдумал нигилизм и анархизм раньше Писарева и Бакунина, — возьмите бегунов.

Мы — пассивисты, вот в чем дело, у нас пониженное ощущение жизни и отсюда социальная анестезия, осуждающая нас — как нацию — на великие муки и, может быть, гибель, как личностей — на одиночество, на жизнь вразброд.

Буддийский катехизис — читал, читал «Сутту-Нипату», «Буддийские сутты» в переводах Герасимова, читал Арнольда и «Душу одного народа» — Фильдинга, что ли, не помню автора. Читал также архиепископа Хрисанфа, и все это купно с Шопенгауэром, который значительно красивее и проще, — не нравится мне. Очевидно— необходимо быть индусом и жить в жарком, влажном климате, где тело должно ощущать таяние, тогда, может быть, эта желтая скука будет понятна.

Бегите от Востока — пора. Кстати — он исчезает, погружаясь в арийскую культуру, с ее активной верою в будущее, чем она и ценна и дорога мне.

Бессмертие? Не надо. Не хочу.

Повторяю — «благословен закон бренности, обновляющий дни жизни!» Аллилуйя!

Басаргин — умная голова. Он меня весьма не любит, но — я думаю, это в нем сословное и предрассудок. А вообще он — значительно умнее всех газетных критиков типа Измайлова и старую литературу знает прекрасно, не им чета! И — любит ее, за это ему простятся многие его грехи!

Дорогой мой — останьтесь литератором! Что может быть лучше этого?..

Особенно — в наши дни, когда так много можно и должно рассказать миру.

Будьте здоровы.


Крепко жму руку.


26 января 1912 г.

Капри.

585

ДЕЛЕГАТАМ ПРАЖСКОЙ ПАРТИЙНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ

Январь, не позднее 17 [30], 1912, Капри.


Дорогие товарищи!


Спасибо вам за доброе ваше письмо.

Мне очень хотелось бы повидаться с вами, я знаю, как ценно было бы для меня это свидание, понимаю, как много оно могло бы дать мне, и я очень огорчен тем, что не могу приехать. Причины таковы: жду людей из России по разным делам, они приедут на-днях, и я не могу отлучиться.

Нездоров и боюсь ехать на север зимой, чтобы не свалиться, — это было бы очень не во-время.

Мои приезды считаю опасными в конспиративном отношении: узнают меня, привяжутся репортеры, начнется газетная болтовня.

Для меня важнее всего первая причина, для вас, я думаю, доказательна третья.

Попрошу сообщить мне, будут ли изданы полные протоколы заседаний конференции, или же только одни резолюции. Не будут ли отпечатаны хотя некоторые доклады делегатов из России.

Что касается до копеечной с.-д. газеты — это давняя моя мечта, но едва ли я сумею быть полезным в этом деле иначе, как только моей работой писателя. Я не знаю таких людей, которые могли бы дать денег на газету с.-д., не поставив своих условий, ограничивающих вашу свободу. Мне уже приходилось беседовать на эту тему с людьми, имеющими капитал, и мое впечатление таково: они не могут [не] смотреть на такого рода издание как на средство укрощения рабочих-социалистов и перевоспитания их в рабочих-либералов.

Однако — я не бросил и не брошу попытки найти денег для этой цели, хотя — откровенно скажу — надежды мои слабы.

Мне кажется, что, помимо копеечной газеты, мы должны иметь хороший большой журнал, который поставил бы себе задачей, с одной стороны, всестороннее изучение современной русской действительности, с другой — пропаганду теории социализма, пропаганду необходимую и совершенно забытую нашими теоретиками в их фракционном мордобое.

Сие азиатское занятие пора прекратить, и мне кажется, что прекратить его могут лишь практики, указав на весь тот моральный и материальный вред, которым мы обязаны непрерывной и бесплодной драке.

Перейти на страницу:

Все книги серии М.Горький. Собрание сочинений в 30 томах

Биограф[ия]
Биограф[ия]

«Биограф[ия]» является продолжением «Изложения фактов и дум, от взаимодействия которых отсохли лучшие куски моего сердца». Написана, очевидно, вскоре после «Изложения».Отдельные эпизоды соответствуют событиям, описанным в повести «В людях».Трактовка событий и образов «Биограф[ии]» и «В людях» различная, так же как в «Изложении фактов и дум» и «Детстве».Начало рукописи до слов: «Следует возвращение в недра семейства моих хозяев» не связано непосредственно с «Изложением…» и носит характер обращения к корреспонденту, которому адресована вся рукопись, все воспоминания о годах жизни «в людях». Исходя из фактов биографии, следует предположить, что это обращение к О.Ю.Каминской, которая послужила прототипом героини позднейшего рассказа «О первой любви».Печатается впервые по рукописи, хранящейся в Архиве А.М.Горького.

Максим Горький

Биографии и Мемуары / Проза / Классическая проза / Русская классическая проза

Похожие книги

Былое и думы
Былое и думы

Писатель, мыслитель, революционер, ученый, публицист, основатель русского бесцензурного книгопечатания, родоначальник политической эмиграции в России Александр Иванович Герцен (Искандер) почти шестнадцать лет работал над своим главным произведением – автобиографическим романом «Былое и думы». Сам автор называл эту книгу исповедью, «по поводу которой собрались… там-сям остановленные мысли из дум». Но в действительности, Герцен, проявив художественное дарование, глубину мысли, тонкий психологический анализ, создал настоящую энциклопедию, отражающую быт, нравы, общественную, литературную и политическую жизнь России середины ХIХ века.Роман «Былое и думы» – зеркало жизни человека и общества, – признан шедевром мировой мемуарной литературы.В книгу вошли избранные главы из романа.

Александр Иванович Герцен , Владимир Львович Гопман

Биографии и Мемуары / Публицистика / Проза / Классическая проза ХIX века / Русская классическая проза
Дыхание грозы
Дыхание грозы

Иван Павлович Мележ — талантливый белорусский писатель Его книги, в частности роман "Минское направление", неоднократно издавались на русском языке. Писатель ярко отобразил в них подвиги советских людей в годы Великой Отечественной войны и трудовые послевоенные будни.Романы "Люди на болоте" и "Дыхание грозы" посвящены людям белорусской деревни 20 — 30-х годов. Это было время подготовки "великого перелома" решительного перехода трудового крестьянства к строительству новых, социалистических форм жизни Повествуя о судьбах жителей глухой полесской деревни Курени, писатель с большой реалистической силой рисует картины крестьянского труда, острую социальную борьбу того времени.Иван Мележ — художник слова, превосходно знающий жизнь и быт своего народа. Психологически тонко, поэтично, взволнованно, словно заново переживая и осмысливая недавнее прошлое, автор сумел на фоне больших исторических событий передать сложность человеческих отношений, напряженность духовной жизни героев.

Иван Павлович Мележ

Проза / Русская классическая проза / Советская классическая проза