Письма, телеграммы, надписи 1907-1926

Спасибо Вам за письмо, слишком лестное для меня и возбудившее во мне с еще большею силой желание видеть Вас, познакомиться и поговорить «по душе».

Вы не упрекнете меня в наянливости, если я попрошу Вас прислать мне Ваши книги по истории русской интеллигенции? Будьте добры, сделайте это!

И еще — М. М. Коцюбинский говорит, что у Вас есть работы по фольклору, — пришлите мне их, очень прошу! И извините бесцеремонность мою — очень уж трудно доставать отсюда книги. Мой адрес просто — Италия, Капри, Горькому.

Ваше любезное предложение сотрудничать в «В[естнике] Е[вропы]» я с удовольствием принимаю и, если редакция желает, могу поcкорости прислать небольшой рассказ о долголетнем споре одного россиянина с богом.

Мне очень хотелось бы знать, как Вы смотрите на пропаганду общеимперской организации литературных и научных сил?

Доброго здоровья, бодрости духа!

А. Пешков

2 января 1912 г.

Капри.

576 К. А. ТРЕНЕВУ

Между 22 ноября и серединой декабря

[декабрь, после 5] 1911, Капри.

Дело, Константин Андреевич, именно в языке и прежде всего — в нем. Скучно — потому что материал, из коего Вы лепите фигуры, — сероват, а это влияет на пластику, делает лица тусклыми.

Но ведь вот Пистоненко и Багрецов и Минуточка сделаны живо, ясно, выпукло, — стало быть, язык Ваш не всегда одинаков, вернее — Ваше отношение к языку не одинаково. Поверьте, что сие говорится отнюдь не ради утешений, я достаточно осторожен вообще и особенно в отношении к Вам, и я не позволил бы себе говорить Вам — Вы литератор, даровитый человек, — если б не был уверен в этом, если б крепко не чувствовал этого. Так-то.

Вы — писатель, да; но — Вам надобно взять себя в руки, Вам необходимо заняться расширением лексикона. Позвольте посоветовать следующее: проштудируйте богатейших лексикаторов наших — Лескова, Печерского, Левитова купно с такими изящными формовщиками слова и знатоками пластики, каковы Тургенев, Чехов, Короленко.

Совет сей, м. б., покажется Вам эксцентричным — ничего! Все ж таки попробуйте. Многим этот совет был дан, и многими оправдан. Возьмите язык Куприна до «Поединка» и после, — Вы увидите, в чем дело и как вышеназванные писатели хорошо учат нас.

Вам надо бы похерить педагогику и определенно встать на «оный путь» — войти в литературу, в журналистику. Потерпите несколько, и я думаю, что это устроится, ибо мы, Русь, накануне широкого развития литературных предприятий и поскорости серьезные, честные люди будут в сильном спросе.

«Не опускай крылий, птица божия, в непогожий день легче летать и выше взлетишь» — хорошо написал мне недавно старичок-сектант из Сибири; добрый и верный этот совет посылаю Вам — оцените его, — сказан устами, кои долго были немы, сказан человеком настоящим, исходит от народа, а нам снова надобно приближаться к нему сквозь все заколдованные леса и вражьи препоны.

Будьте здоровы и — верьте в себя, это единая вера, коя спасает и вооружает неодолимой силой.

Жму руку.

А. Пешков

Тотчас вслед за письмом старичка прочитал у Келлермана такие веские слова:

«Благословен закон бренности, обновляющий дни жизни!» Эко, как хорошо иногда говорят люди, а?

577 И. Д. СУРГУЧЕВУ

28 декабря 1911 [10 января 1912], Капри.

Милый Илья Дмитриевич — боюсь я Ваших подвигов.

Чего боюсь? А того, чтобы Ваша история с действительным губернатором не отразилась на губернаторе Вашей повести, чтобы нищая и уродливая правда нашего момента жизни не нарушила высокой правды искусства, жизнь которого длительнее нашей личной жизни, правда важнее жалкой правды нашего сегодня.

С унынием читал Ваше письмо и удручен тоном его. Было бы лучше, если бы Вы отнеслись ко всей этой истории и к своему в ней участию немножко юмористически, не теряя — отнюдь не теряя! — жара, но все-таки со смешком в душе.

Каждый из нас, пишущих, Янус, Вы это знаете. Илья Сургучев, тот, который ходит в гости по знакомым ставропольцам и который часто, быть может, чувствует себя скучным и неуклюжим человеком среди веселых или озабоченных решениями глубоких проблем пошляков, — это ведь не тот Илья, который, сидя у себя дома, ночью, один, слушает вой степного ветра и чувствует одинокое движение земли в пространстве. Берегите Сургучева второго, которому столь трудно жить и без людей и с ними. Кадеты — зло нехорошее, вонючее, чисто русское зло, золотушные люди, убийственно бездарные, с плохой кровью в жилах! Но — ведь это накожная болезнь от худосочия нашего и от грязи, в которой мы живем, мы же — вылечимся от этого, будьте покойны.

Вы меня простите, что я так пристал к Вам с этими рацеями. А Вашей маме — поклон почтительный за ее улыбку.

Вам же — всего доброго.

10-го янв.

912.

1912

578 Д. Н. ОВСЯНИКО-КУЛИКОВСКОМУ

7 [20] января 1912, Капри.

Уважаемый Дмитрий Николаевич!

Рассказ — пришлю, но не «богоборца», а другой. Есть тема, которую давно хочу и обязан разработать.