люди, говорящие, что ты затеял «дело праздное», не вполне ясно понимают, что такое культура и как необходимо для нас, чтоб она просачивалась — хоть понемногу — в нижние слои и помогала там росту новых сил. Поможет ли? В этом нет сомнения, ибо — искусство действует, как солнце, оно возбуждает энергию. Говоря реальнее: подумай, представь себе одного парня, который лет так через десять скажет: я начал жить,
И — не хворай! Это ужасно досадно, что ты хвораешь. М. б. — вернуться сюда надобно? Здесь стоят удивительные дни, какое-то ласковое таяние лета.
Верно ли вы сделали, отговорив Федора от объяснения с публикою? Пожалуй — нет; ведь публика злопамятна и долго носит камень за пазухой, особенно долго в том случае, когда она имеет право кинуть камнем в грешного Я все пишу и пишу.
Нет ли у тебя, среди знакомой молодежи, человека, которому хотелось бы быть литературным критиком? Если есть — познакомь его со мною.
Пришли мне обещанную книгу! А я тебе — обещал что-нибудь? Забыл.
Ну, будь здоров, играй, а если что нехорошо тебе будет — беги сюда!
Поклонись от меня маме, сестре, племяннице. И прочитай книжку Содди «Радий», издание «Матезис» — удивительная вещь, и это необходимо знать.
Всего лучшего.
С. А. ВЕНГЕРОВУ
4 [17] ноября 1911, Капри.
Уважаемый Семен Афанасьевич!
Получил первый том собрания сочинений Ваших — весьма признателен за внимание и лестное отношение Ваше ко мне. Представить не можете, сколь горячо желал бы я книге Вашей широкой читаемости в это мутное время, многие недоразумения коего Ваша работа вполне способна осветить и рассеять!
Говорю так отнюдь не потому, конечно, что Вы меня лично почтили в ней весьма лестными отзывами, но потому, что в ней чрезвычайно своевременно и очень ярко подчеркнуто Вами значение волевого начала в русской жизни, его важность, его необходимость для нас, слишком склонных к пассивизму, унаследованному нами от востока, влитому в нас вместе с монгольской кровью.
Еще раз — спасибо за подарок! Желаю Вам всего доброго.
К. А. ТРЕНЕВУ
Ноябрь, до 11 [24], 1911, Капри.
Вы не обидитесь, если я скажу Вам, что Ваш хороший очерк написан небрежно и прескучно?
Первые же два десятка слов вызывают у меня это вполне определенное впечатление скуки и не могут не вызвать, ибо посмотрите, сколько насыпано Вами свистящих и шипящих слогов: св, с, сл, со, ще, щя, че, че, затем четыре раза сядет в уши один и тот же звук — ог, ог, ог, од.
Трижды в одном предложении Вы употребляете слово «сторона», в нем же даете три числительных — «одной», «двух», «четвертой», и все это нагромождено в двадцати двух словах.
Нет музыки языка, и нет точности, хотя сказано: «одной стороной», «с двух сторон», «четвертой стороной», — может быть, это хорошая геометрия, но — плохая пластика, и я площадь эту не вижу, не вижу потому, что ее границы показаны очень небрежно.
Две линии мещанских домов — это будет улица, а затем — один ее конец уйдет в поле, другой упрется в торговые ряды — и для площади нет места.
Вот это, если Вы позволите, я бы и назвал небрежность, и очерк Ваш преизобилует этим: всё русский язык и вдруг «перпендикулярно», а дядя Терешко у Вас идет, не встав на ноги. Как сидел, так и пошел.
А за словосочетаниями Вы совершенно не следите: «вшихся», «вшимися» — очень часты у Вас. Все эти «вши», «щи» и прочие свистящие и шипящие слоги надобно понемножку вытравлять из языка, но, во всяком случае, надобно избегать их, по возможности. «Слезящийся и трясущийся протоиерей» — разве это хорошо, метко?
И вдруг — канцелярия: «В сношениях имений телефон нашел применение!»
А если земство или верблюд понадобились Вам, так Вы раз по пяти скажете в одном и том же месте: «верблюд!» — точно Вам его продать хочется, — «земство!» — словно Вы оного противник и все зло истекающим от него видите.
И. И. БРОДСКОМУ
Ноябрь, после 19 [декабрь, после 2], 1911, Капри.
Дорогой Исаак Израилевич!
Заработался до того, что никак не мог ответить на Ваше милое письмо. И не ездил никуда, сижу за столом, точно прикованный. Писал Вам в Рим, — письмо не застало Вас и воротилось.