Письма, телеграммы, надписи 1927-1936

Судя по очерку «Дружная жизнь» — способности есть, и даже, кажется, хорошие. А судя по тону письма, думается, что человек Вы серьезный, скромный, но Вам необходимо кое-чему поучиться. Вы пишете: «я много бываю в казарме», было бы точнее, если б Вы сказали: часто, и определили время. Такие вот мелочи — не пустяки, поверьте мне! Язык должен быть прост и точен, это придает ему силу, рельефность, красочность. Очень советую Вам заняться теорией прозы и обогащением лексикона, т. е. накоплением слов.

«Дружную жизнь» я напечатаю в «Наших достижениях», — есть такой журнал. Само собою разумеется, Вы получите гонорар, а по печатному тексту увидите, какие исправления внесены в очерк Ваш.

Пришлите мне и очерки «Заманщина».

Не надо ли Вам каких-либо книг? Сообщите, вышлю.

Очень советую работать ежедневно понемногу, хотя бы напишете 5—10 строк, и то хорошо. Весьма рекомендую Вашему вниманию книгу рабкора Лаврухина «По следам героя», она Вам скажет много полезного.

Привет.

А. Пешков

19. VII. 30.

993 Ф. И. ШАЛЯПИНУ

9 августа 1930, Сорренто.

Второй раз пишу тебе, Федор Иванович; предыдущее письмо ты, должно быть, не получил, — только этим я могу объяснить твое молчание.

Писал я тебе о нелепости и постыдности твоего иска к Советской власти, а она, — что бы ни говорили негодяи, — власть наиболее разумных рабочих и крестьян, которые энергично и успешно ведут всю массу рабочего народа к строительству нового государства.

Я совершенно уверен, что дрянное это дело ты не сам выдумал, а тебе внушили его окружающие тебя паразиты, и все это они затеяли для того, чтоб окончательно закрыть пред тобою двери на родину.

Ты хорошо знаешь, что я всегда пытался оградить тебя, артиста и человека, от попыток различных жуликов скомпрометировать тебя так или иначе; это было не только в случае с писательницей Нагродской, которую я выгнал из твоего дома на Пермской. Поверь, что и теперь мною руководит только одно это желание: не позорь себя, Федор!

Не знаю, на чем твой адвокат построил иск, но — позволь (напомнить тебе, что к твоим «Запискам» я тоже имею некоторое отношение: возникли они по моей инициативе, я уговорил тебя диктовать час в день стенографистке Евдокии Петровне, диктовал ты всего десять часов, не более, стенограмма обработана и редактирована мною, рукопись написана моей рукой, ты, наверное, не забыл, что «Записки» были напечатаны в журнале «Летопись», за что тебе было заплачено по 500 р, за лист. Я, конечно, тоже помню, что с американского издания в 26 г. ты прислал мне 2500 долларов. Каюсь, что принял эти деньги! Но из них я уплатил долг мой тебе 1200 д.

Все это я напоминаю тебе для того, чтоб сказать: «Записки» твои на три четверти — мой труд. Если тебе внушили, что ты имеешь юридическое право считать их своей собственностью, — морального права твоего так постыдно распоряжаться этой «собственностью» я за тобой не признаю.

По праву старой дружбы я советую тебе: не позорь себя!

Этот твой иск ложится на память о тебе грязным пятном. Поверь, что не только одни русские беспощадно осудят тебя за твою жадность к деньгам. Много вреда принесла твоему таланту эта страсть накоплять деньги, последний ее взрыв — самый постыдный для тебя. Не позволяй негодяям играть тобой, как пешкой. Такой великий, прекрасный артист, и так позорно ведешь себя!

А. Пешков

9. VIII. 30.

994 А. К. ВИНОГРАДОВУ

13 августа 1930, Сорренто.

Дорогой Анатолий Корнилиевич —

вероятно, мое письмо огорчит Вас, но — что же делать?

Я прочитал рукопись и получил такое впечатление: великолепный материал, но — разработан поспешно и небрежно; фигура Стендаля освещена совершенно по-новому, но — она была бы виднее, ярче — не будь загромождена излишними эпизодами или многословным рассказом об эпизодах необходимых.

Мне кажется, что о Мелани можно бы сказать короче; английский офицер на 249 стр. как будто — лишний; публичный дом на 257-й — определенно лишний. Во всяком случае, вторжение этих фактов биографии Стендаля в книгу о Стендале не обосновано Вами, психологическая необходимость ввести их в книгу — не оправдана.

Отягощают книгу длинные выписки из дневника А. Тургенева. Тургенева они рисуют не очень симпатично, _ фигура дубоватая и скучная, рядом с Мериме, Стендалем. Мне кажется, что в книге уместны только те мнения и записи русского барина, которые непосредственно касаются Стендаля, а кроме их допустима только характеристика Тургеневым Парижа.

Книга тяжела не потому, что она велика, а потому, что хаотична. Есть немало повторений. Есть такие оплошности: в одном месте рассказывается, что рукопись Лонгуса испачкал итальянец Фурия для того, чтоб насолить П. Луи Курье, в другом, на 266-й, Вы пишете, что рукопись испачкал сам Курье.

Весьма часто не понимаешь: кто говорит? Автор книги или его герои? Укажу для примера на стр. 287, 517, на последней материал расположен совершенно непонятно.