Письма. Том I. 1828–1855

Письмо это есть последнее из всех, какие я ныне писал в Poccию (и ровно 50-е); и потому я хочу поместить в нем все то, что не писал или забыл написать в письмах к нашим, т. е. нашему Владыке и другим. Я должен бы (по надлежащему) начать письмо мое к Вам изъяснением чувств моих к Вам, но если я начну писать об этом, то же самое выйдет из письма моего к Вам, что вышло ныне у меня в письме к одному моему доброму приятелю. Я сел писать к нему и думал написать кой-что о себе, писал-писал-глядь, — бумаги не стало, а еще ровно ни слова не сказал, где я, и здоров ли и проч. Стал читать и что же? Вышло, что я писал к нему же и об нем же самом и об его домашних и как мы проводили время. Точно так, если мне и теперь дать волю сердцу моему, то пожалуй и на двух листах не скажу ни слова. Но пора к делу.

Все, что я сделал и намерен сделать, Вы увидите из официальных бумаг[56] и из письма[57] нашего Владыки, он верно покажет Вам его.

Я писал, что человек до 80 Колош просят о крещение и что я не спешу этим делом. Но вот сегодня вышла у Колош драка, даже война, где двое убиты и четверо ранены. И один тоен Наушкетл, главный зачинщик всей ссоры, в оправдание свое начальнику здешнему говорить, что если бы его окрестили в Пасху, чего он желал, то ничего бы этого не было. С первого взгляда покажется: в самом деле, напрасно мы его не окрестили; тогда, может быть, и не было бы этого несчастья (что даже очень вероятно). Но вот причины, почему мы не окрестили его. Во-первых, он еще не совсем научен и очень не основателен, даже глуп; во-вторых, он хочет креститься не иначе как, чтобы у него быль крестный славный правитель и обдарил его так же, как это было со старшим братом его, а мы именно этого-то и не хотим, чтобы дарить крещающихся: подарить одного иди дать богатого крестного одному, надобно дать и всем. А где же мы возьмем подарков или столько богатых крестных? Да если бы и нашли, то это будет значить, что мы их заманиваем, а не убеждаем. И притом все желающие креститься, кроме этого тоена, не просят о подарках. В самом же деле ссора или война вышла от того, что многие из них пьяны были. (С 1843 года наша компания и английская условились не давать Колошам водки, даже не потчивать их. Ах! какое это будет благодеяние для диких. Но, кажется, перестанут давать и ранее нового года — после сегодняшней войны, и дай Бог)![58]. Настоящая же причина ссоры очень замечательна: у Колош считается за смертельную обиду — ежели при Колоше говорить что-нибудь про его умершего отца или деда, лучше его самого прибей. Один из тоэнов, сидя на рынки, разговорился и что-то сказал про отца Наушкетля, не видя что тот близ его и может слышать его. Наушкетль, будучи пьян, услышал речи об отце своем и тотчас вступился; тот замолчал и даже на ругательство Наушкетля ни слова не отвечал. Наушкетль ушел с рынка, ругаясь, и в отмщение научил своего брата, также пьяного, ругать публично того, кто говорил про его отца. Но этот ничего не слыхал и не знал. Но племянник его, слыша, что ругают его дядю, не вытерпел, тоже будучи не трезв, вступился и ранил смертельно крикуна-ругателя, который чрез нисколько часов и помер. Теперь закон или обычай Колош и общий всем диким требовать непременно крови за кровь, и вот убийцу убили, а он, умирая, ранил четверых. И дело еще не кончилось, потому что из раненых один едва ли оживет, а если помрет, то непременно неудовлетворенная сторона потребуете жертвы или выкупу.

В этой войне, на которую смотрели многие из русских, видно, что Колоши как ни ярились и ни бешенствовали, но не выходили из границ. Голос главного правителя, хотя и не мог защитить обреченного на смерть, но весьма действовал на всех других; и это показываешь, что Колоши уж не дикари. Они не истребляли, не били невинных, но только мстили и мстили справедливо. Надеюсь, что эта ссора скоро кончится и не помешает нам делать свое дело.